Прочтите еще раз то, что написали. Теперь вслух, самому себе. Постарайтесь без эмоций услышать то, что написано. Я называю это «слышать мета-ухом» или «слышать третьим ухом». Какие фразы или предложения звучат так, словно в них есть некая настойчивость? Какие слова вызывают сильный эмоциональный резонанс или даже драматические переживания? А какие кажутся незнакомыми или странными, выпадающими из общего контекста вашей жизни?
Обратите внимание: можете ли вы слушать то, что читаете так, как слушали бы кого-то еще? Возможно, какие-то слова действительно принадлежат кому-то другому, а вы лишь озвучиваете их. Быть может, через жалобы вы рассказываете историю этого человека, как в словах Карсона звучала боль его отца.
Вслушивайтесь в написанное настолько внимательно, насколько это возможно, чтобы не упустить то, что захватит вас. В этом процессе вы стараетесь отыскать то, что лежит за поверхностью истории, стараясь заметить все важное, что всплывет на поверхность. Если вас захватят эмоции от истории, то вы можете пропустить ключевую жалобу.
Вот как Берт Хеллингер описывает такой тип слушания: «Я опишу, что происходит, когда я работаю с кем-то. Человек рассказывает мне что-то о себе, но я слушаю его не слишком внимательно. Мне не нужно знать в точности, что он говорит. Поэтому я сильно не вслушиваюсь, но слышу достаточно, чтобы следить за общей картиной. И вот он неожиданно говорит слово, которое настораживает меня… Вдруг под слоем всего того, что он произносит, звучит слово, которое говорит мне о важном. Оно несет заряд. Еще в точности не имея представления о своих дальнейших действиях, я понимаю, что нашел то место, где я могу что-то сделать. Если я позволю этому слову воздействовать на меня, то внутри появляется чувство тех людей, которые ждут, чтобы их история наконец получила разрешение» (1).
Сэнди: «Я умру».
Теперь проследите вместе со мной, как я анализирую ключевую жалобу женщины, которую я назову Сэнди. Она (как и Гретхен, о которой я говорил в начале книги) была из семьи, старшие члены которой стали жертвами холокоста. Ее отец выжил, и теперь Сэнди просила помочь ей разобраться с парализующим ее страхом смерти. Мы стали исследовать ее ключевой язык.
Она описывала свой страх так: «Не то что я умираю, а знаю, что скоро умру, и ничего не могу сделать, чтобы предотвратить смерть. Это полностью вне моего контроля».
Сэнди также просила помочь ей справиться с мучительным страхом закрытых пространств. Из-за него она старалась не летать на самолете и не ездить в лифтах. Всегда, когда закрывалась дверь лифта или самолет был полон, ее охватывала сильнейшая паника. Ее ключевая жалоба звучала следующим образом: «Когда между мной и выходом масса людей, я не могу дышать. Я не могу выйти. Я чувствую, что умру».
Приступы клаустрофобии и чувство, что она не может дышать, начались, когда Сэнди было девятнадцать. Ее отцу было столько же, когда его родителей и младшую сестру отравили в газовой камере в Аушвице. Симптоматика Сэнди ухудшилась, когда десять лет назад отец умер. Для меня связь казалась очевидной, так как я работал со многими потомками жертв холокоста и выживших в нем. Однако Сэнди никогда не приходили в голову подобные мысли. Она несла в себе панический ужас бабушки, дедушки и тети. Возможно, она также ощущала вину отца за то, что он оказался единственным членом семьи, который выжил.
Давайте еще раз посмотрим на ключевой язык Сэнди: «Я знаю, что скоро умру, и ничего не могу сделать, чтобы предотвратить смерть. Это полностью вне моего контроля».
Наверняка ее дедушка, бабушка и тетя чувствовали себя именно так, когда жили в лагере смертников или когда их вели в газовую камеру.
Находясь внутри газовой камеры, они наверняка могли чувствовать, что между ними и выходом масса людей. Затем, разумеется, наступил черед ужасающей паники. Ключевой язык Сэнди раскрывал трагическую развязку: «Я не могу дышать. Я не могу выйти. Я умру». Теперь связь стала очевидной и для Сэнди. Паника ее предков выражала себя через нее. Хотя она знала о трагических событиях в своей семье, но никогда не связывала их со своими страхами. Она не подозревала, что могла быть носителем страдания, которое фактически ей не принадлежало.
