Об анестезии не было и речи. Пациент вопил как резаный, сплевывая сгустки крови.
Пилюля стоял рядом. Он с интересом смотрел на открытый рот и щипцы. После окончания операции он подгонял пациента: «А ну, быстрее на работу! Держи аспирин. Следующий!»
Подошла моя очередь. Передо мной прошли девятнадцать человек, и я наблюдал, как они один за другим садились в кресло, открывали рот, указывали на больной зуб и вцеплялись в подлокотники. «Дантист» ухмылялся. После каждого вырванного зуба он все больше становился похож на мясника. Он не пытался отодвинуться, когда брызги крови попадали на него. Возможно, он считал, что кровь входит в программу представления. Как только щипцы обхватывали зуб, бедняга в кресле начинал орать. Из широко открытого рта несся лишь один звук: «А-а-а-а-а!» Это «А-а-а-а-а!» скоро перерастало в животный гортанный рев. Тело пациента содрогалось от безжалостных рывков «дантиста».
У меня сердце уходило в пятки, когда несчастные со стоном покидали кресло, вытирая кровь и ощупывая языком пустое место. Они, пошатываясь, уходили, и я видел капельки пота, блестевшие у них на лбу.
Когда подошла моя очередь, я задрожал как осиновый лист.
«Чех» засмеялся:
– Дрейфишь?
Я промолчал. Мне нечего было сказать. Я думал о том моменте, когда начну кричать.
– Показывай свой проклятый зуб,- приказал «чех».
Я пожал плечами. Открыл рот. У меня были совершенно здоровые зубы. «Чех» недоуменно смотрел в мой рот.
– Какой?
– Вытащите какой-нибудь,- промямлил я. Руки крепко обхватили подлокотники, еще влажные от чьих-то ладоней.
– Ну, если тебе все равно, тогда удалю этот,- разозлился чех.
Он выбрал шестой коренной зуб, внизу слева. Рванул и стал тащить, кряхтя и ругаясь. Он уперся ногой в стул, чтобы справиться с трудным делом.
Я услышал свой крик. Мне думается, что я кричал громче всех. Пот лил ручьями. Боль отдавалась во всем теле. Особенно в голове. Казалось, этому не будет конца. «Чех» стал дергать, и я попытался откинуть голову назад, чтобы ускорить операцию. Казалось, голова вот-вот разломится. В ушах отдавался треск. Вдруг зуб поддался, и боль стала такой невыносимой, что я на несколько секунд потерял сознание.
– Вот дьявол! – выругался «чех» и посмотрел на мой окровавленный зуб.
Боль, лишившая меня сознания, тут же снова вернула меня к действительности. Рот был полон крови. Я сплюнул, стараясь попасть в «мясника».
– Быстрее! На работу,- подгонял Пилюля.- Вот аспирин.
Я чувствовал нечто вроде лихорадки, когда нас вели по тюремному двору в сапожную мастерскую. В голове все еще отдавался этот ужасный треск.
Когда я вошел в мастерскую, довольный Дурак ехидно посмотрел на меня. Я нарочно не вытер кровь с подбородка, чтобы разжалобить его. Но он смеялся. Я ощупал языком рану в десне, как это делали другие. Во рту чувствовался металлический привкус. Когда я дергал гвозди из ботинок, каждый рывок отдавался острой болью в челюсти.
Дурак не отходил от меня.
– До тех пор пока ты будешь бегать в уборную в рабочее время, у тебя будут болеть зубы,- внушал он мне.- Не можешь терпеть на работе – в следующий раз поплатишься другим зубом.
Меня охватило бешенство. И упрямство. На следующее утро я вызывающе посмотрел на Дурака и нырнул в уборную. Я ожидал, что сразу же услышу шаги, удары в дверь и брань.
Однако этого не произошло. Я развернул газету. Фронт подошел вплотную. Я читал сообщения, запоминал названия населенных пунктов. Потом разорвал газету, как всегда, бросил в унитаз и спустил воду. Клочки исчезли мгновенно. Газеты последнего года войны были небольшими. Когда я вышел из уборной, Дурак стоял у двери. Оказывается, он подкрался бесшумно. Он был красный как рак и закатил мне оплеуху. Щека запылала, а рана на месте вырванного зуба снова стала кровоточить.
– Паршивая бешеная собака! – орал он.- Кто ты такой? Бельгиец? Вонючий француз?
Я молча стоял перед ним. Чувствовал, как горят мои глаза. Боялся, чтобы не навернулись слезы. Я упорно смотрел ему в глаза, ожидая второго удара.
Изо рта у меня потекла кровь. Дурак заметил это. Взглянул на свою руку, молча повернулся и пошел назад, на свое место.
