— Я-то, дурак. Понимаете, такой глупейший старый дурак (Андрей Хрисанфович даже двенадцатилетним говорил «вы»), бежал из России, считая, что у большевиков мне нечего будет делать. Вы знаете, какие я рассылал своим покупателям визитные карточки? «Вниманию господ покупателей! Все наши семена, за исключением русских сортов овощей и некоторых немногих сельскохозяйственных — клевер, тимофеевка, — прибывают от первоклассных заграничных (слышите, заграничных!) специалистов. Дешевого заграничного, так называемого рыночного товара, а равно продуктов русских семеноводов-любителей, совсем не имеем». Так и объявлял, дорогая девушка: своих, русских, не имеем. А сейчас вы просите у меня семена флокса. Вы, обыкновенная школьница! Кто бы мог подумать! Да, да. Я их дам вам. Пренепременнейше. И астру «канарейка». В девятьсот десятом на Российской выставке общества садоводства мы за нее получили Большую золотую медаль. Эту астру очень любит Юлька. Ах, Юлька, Юлька! Ей спасибо, что правду о новой России написала. «Возвращайся, отец. Ты нужен». И я вижу: ну-жен. Кто бы мог подумать?!
Альбомы Иванова вводили в мир удивительных названий: дыня «жемчуг», капуста «эрфуртская», морковь «несравненная», огурцы «уникум». Иванов был в душе поэтом, что очевидно не только из названий, а и из подписей, поставленных его рукой под фотографиями:
«Отборные исполинские петунии. Отличаются чрезвычайно крупными волнистыми цветками, красиво расписанными жилками. Цветки держатся на стеблях стройно, не принимают, как другие, от ветра или непогоды растрепанного вида. Они горды, как люди, коих никто с рождения не унизил грубым словом».
— Чего не садишься, Дина? — прервала Динины мысли вошедшая в комнату Юлия Андреевна.
Дина рассказала ей о своем «приключении», о ночи в КПЗ, о Марусе Золотовой. Пока она не называла Маруси, Юлия Андреевна слушала спокойно. Но только с языка Дины сорвалась Марусина фамилия, Иванова поднялась, закурила, ее узловатые пальцы забарабанили по спичечной коробке.
— Эка он ее, — произнесла она непонятную для Дины фразу и вдруг устремилась к письменному столу, стоя принялась что-то писать на голубом листе бумаги. Писала она, не придерживая лист рукой, потому что в левой продолжала держать папиросу, часто затягиваясь и сбивая пепел прямо на стол. Лист у нее елозил, тянулся за пером, Дина придавила угол листа пресс-папье.
— Возьми, — сказала Юлия Андреевна, вкладывая записку в конверт, на котором крупно написала: «Модесту Аверьяновичу Сущенко». — Сегодня уже поздно. А завтра сходишь туда, скажешь дежурному: «Мне надо передать письмо лично в руки товарищу Сущенко». Лично в руки. Поняла?
Дина кивнула.
«Модест Аверьянович… Я где-то слышала это имя или мне кажется? Наверное, кажется».
Она поднялась, но Юлия Андреевна усадила ее, стала расспрашивать, как выглядит Маруся, на кого оставила дочку?
— Вы знаете Золотову? — Промелькнула радостная догадка. — Вы та прокурор-женщина, что уже один раз… Да?
Папироса, положенная на край стола, очутилась снова в руке Юлии Андреевны, после затяжки ее огонек ожил, а вместе с ним ожили и не совсем обычные глаза Ивановой.
— Попробуем ей помочь, — не ответив на Динин вопрос, сказала Юлия Андреевна. — Что интересного у тебя?
То не был праздный вопрос. Юлию Андреевну действительно все интересовало. Как в школе? Здорова ли бабушка? Чем занимается Борис?
Юлия Андреевна обладала огромным даром: умела слушать. Поэтому ей и хотелось рассказывать. Но и говорила Юлия Андреевна великолепно.
Обдумывая ее слова: «… Гнусность иногда так спрячется, ее не распознаешь», «…Прощать гнусность нельзя. Ее простишь раз, она силу почувствует, не одному вред причинит», Дина соглашалась, что все это, конечно, верно, но если гнусность умеет крепко прятаться, как же ее, в конце концов, распознать?
— Получается: смотри и смотри? А вдруг гнусность здесь спряталась, а вдруг там? — сердито спросила она.
— Нет, — ответила Юлия Андреевна, — на поводу у подозрительности тоже идти не следует. Подозрительность мельчит душу, разъедает ее.
— Разъедает, — согласилась Дина.
Они помолчали. Было слышно, как о деревянный порожек ударяются капли: кап-кап. Таял снег.
