Сегодня он опять сорвался. И хоть бы из-за кого стоящего, так из-за девчонки. С Золотовым выдержал, а с нею… У, белобрысая! Ничего, поелозит ночь на жестких нарах, подышит запахами КПЗ, научится отличать работника уголовного розыска от простого смертного. Одно дрянно: дернула его нечистая разораться. Кто ж к нему в это время мог заглянуть?
— О чем молчишь, Сашок?
— Да так.
— Сегодня письмо пришло от Веры. Представляешь, всю сессию на «отлично». Даже боязно на такой жениться. — Матвей рассмеялся, а Саша недовольно засопел. До сих пор он не мог привыкнуть к тому, что Головатый так запросто говорит с ним о Вере Ступак, бывшей их сотруднице, теперь студентке юрфака Московского университета, с которой Войко прежде встречался. Неужели Головатый думает, что ему безразлично? Тогда между ними состоялся короткий мужской разговор. «Любовь, Сашок, — сказал Матвей, — дело известное: выросла, захватила, и нет тебя. Ни я, ни Вера не виноваты. А дружбе нашей от того не умереть». Дружба действительно не умерла, но Александр не понимал Матвеевой глухости.
— Она довольна? — насилуя себя, задал он первый пришедший в голову вопрос.
— Учебой? Мать честная!
Матвей принялся было рассказывать, что ему пишет Вера, но Александр оборвал его:
— За малым не забыл. Мне к отцу зайти, на дежурство.
Он кивнул Головатому.
— Наше вам с кисточкой!
Перенесенное волнение не прошло даром. Бабушка слегла. Ни микстура, ни порошки не помогали. У Дины валились из рук учебники, она не находила себе места. «Вот что я наделала, вот что наделала!» — мучилась она.
Рынок, магазины, уборка — все было на ней. Она и нынче поднялась чуть свет, купила мяса, картошки, круп. Корзина оттягивала руки, но нельзя было позволить себе остановиться передохнуть: ждало неоконченное сочинение по литературе, задачи по геометрии.
— Дина!
Дорогу ей преградили Шурка Бурцев и Алик Рудный.
— Идем в добровольное рабство: давай корзину, — предложил Шурка.
— Сама донесу. Чего увязались?
— Пардон! Мы не увязались, а, мягко говоря, напросились в провожатые. Иннеса не в настроении?
Шурка никогда не говорил просто. Именно эта черта привлекала в нем Ляльку и отталкивала Дину.
С полгода назад Бурцев начал дружить с Аликом Рудным, навязчиво рекламировал везде и всюду достоинства новоиспеченного друга. Алик-де и шахматист, и в искусстве разбирается, как никто в классе, и спортсмен. Дина втихую посмеивалась: спортсме-ен! На шею этого спортсмена посмотрите!
Недавно Дина стала замечать: Алик выделяет ее среди других девчонок. То пальто в раздевалке подаст, то провожает после уроков. В прошлое воскресенье на каток пригласил. Хотела отказаться, но, вспомнив, что о Рудном говорят, будто он здорово катается, согласилась.
Алик в самом деле катался мастерски, и вечер прошел бы отлично, не начни он «ухаживать».
— Разреши! — Рудный цепко взял Дину под руку.
— Пусти, — Дина рванула руку.
— Да что ты, Дин, маленькая?
Он снова потянул к себе ее руку, но Дина решительно высвободилась.
— Земля тебя плохо держит? В поводыре нуждаешься? — грубо спросила она.
Алик удивленно взглянул на нее, долго шел рядом молча.
— Хочешь знать, какой должна быть женщина? Как чай: крепко заваренная, горячая и не слишком сладкая. Вижу: ты крепко заваренная.
— И абсолютно не сладкая, — в тон ему ответила Дина, швырнула на плечо перевязанные коньки, ушла, не попрощавшись.
Три вечера Алик поджидал Дину после уроков у дверей школы, чтобы «выяснить отношения», но Дина убегала от него черным ходом.
— Всё, рыцари, прибыли. Отдавай, товарищ Бурцев, корзину.
Дина упорно не смотрела на Алика.
Шурка приподнял шапку, изогнулся в шутовском поклоне, хитро стрельнул в нее и Рудного глазом:
— До скорой встречи, Дульцинея!
…В школе, на большой перемене, Дину отозвала в сторону Лялька:
— Вечером мы придем к тебе — я, Шурка и Алик. Не злись, не злись. На операцию он завтра ложится. Тебе что — трудно поговорить с ним? Ты ему нравишься, Динка!
— Дальше что?
— Ничего. Нравишься хорошему парню. Мало?
— Микроскопически.
— Почему так?
— Потому что мне он не нравится. И тебе тоже. Ты поешь с чужого голоса.
