Эта пессимистическая картина морального упадка необходима Гесиоду для того, чтобы "показать выгодность нравственно законного образа действий" [1]. Предлагая свой нравственный идеал, Гесиод акцентирует внимание читателей на добродетели труда и справедливости, которую он понимает как законность. Апеллируя к человеческому стыду и совести, он утверждает, что "нет никакого позора в работе, позорно безделье".
1 Гусейнов А. А. Введение в этику. М., 1985. С. 42.
Этическая рефлексия и утверждение нравственного императива позволили Гесиоду подняться над однобоким мифоэтическим пониманием зависти. Не случайно он полагает существование двух Эрид. Одна - персонификация распри - сопутствует Аресу как его сестра и подруга в батальных сценах "Илиады". В поэме "Теогония", где Гесиод излагает представления греков о родословной богов и сотворении мироздания, также говорится об одной Эриде дочери Ночи. Но с самого начала поэмы "Труды и дни" Гесиод вводит другую Эриду - соревновательную ревность (или зависть), которая уже благодетельно действует на людей. Уяснить разницу между благой и порочной завистью помогают строки из этой поэмы, содержащие обращение [1] Гесиода к брату Персу:
1 Цит. по: Гесиод. Работы и дни. М, 1927 С 11-26 (пер В. Вересаева).
Знай же, что две существуют различных Эриды на свете,
А не одна лишь всего. С одобреньем отнесся б разумный
К первой. Другая достойна упреков. И духом различны"
Эта - свирепые войны и злую вражду вызывает,
Грозная Люди не любят ее. Лишь по воле бессмертных
Чтут они против желанья тяжелую эту Эриду.
Первая раньше второй рождена многосумрачной Ночью;
Между корнями земли поместил ее кормчий всевышний,
Зевс, в эфире живущий, и более сделал полезной;
Эта способна принудить к труду и ленивого даже;
Видит ленивец, что рядом другой близ него богатеет.
Станет и сам торопиться с насадками, с севом, с устройством
Дома. Сосед соревнует соседу [2], который к богатству
Сердцем стремится. Вот эта Эрида для смертных полезна.
Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник,
Нищему нищий, певцу же певец соревнует усердно.
2 Эта фраза может быть понята буквально: "ревнует соседа сосед" (dzeloi de te geitona geiton).
Предложенную Гесиодом идею о связи между завистью и соревновательностью через три с половиной столетия развил Аристотель, заметив, что поскольку "люди соперничают со своими противниками в бою. соперниками в любви и вообще с теми, кто домогается того же [чего они], то необходимо они завидуют всего больше этим лицам, почему и говорится "и гончар [завидует] гончару" [3]. В борьбе же с "завистью злорадной и злоязычной" Гесиод апеллирует к Айдос и Немесису - персонифицированным стыду и совести. Позднее на этой основе греками будет развита новая фундаментальная теория.
3 Аристотель Риторика//Античные риторики С. 94.
"ЗАВИСТЬ БОГОВ"
"Давно среди смертных живет молва, будто бедою чревато счастье и умереть не дано ему, пока невзгодой не разродится" - так формулирует идею о божественной зависти Эсхил (Агамемнон, 749 - 752) [1].
1 Эсхил. Трагедии. М., 1978. С. 209.
В форме доморального представления (оборонительная магия) вера людей в "зависть" сверхъестественного начала ко всякому человеческому счастью и успеху, пожалуй, присуща всем примитивным культурам. В виде многочисленных пережитков она сохранилась и до наших дней (магические действия, чтобы "не сглазить"). В развитых цивилизациях Востока эти представления обретают моральную форму, что нашло свой отклик в известной притче Соломона: "Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы, присы-тившись, я не отрекся Тебя и не сказал: "кто Господь?" и чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе" (30: 7 - 9). Но лишь в греческой мысли идея о "зависти богов" приобретает вид стройной этико-теологической системы, особенно у трагиков, у Пиндара и Геродота. Но начать все же хотелось бы с эпоса.
Примечательно, что в двух поэмах, приписываемых одному автору, "Илиаде" и "Одиссее" - содержится в сущности различный подход к этой проблеме. В "Илиаде" впервые была тщательно разработана вся теогоническая система, но в поэме нет даже и намека на существование божьей зависти к смертным. Присутствие богов во всех человеческих делах, их всемогущество, божественная забота о сохранении гармонии, антропоморфизм, выраженный кроме всего прочего в том, что боги были наделены всей гаммой человеческих эмоций, - все это служило стержнем мифологического сознания богобоязненности и страха перед божественным гневом, инспирированным скорее нарушением принципа "богу - богово", чем завистью. Не случайно Диомед, обращаясь к Гектору, дважды почти буквально повторяет одну и ту же фразу: "Нет, с богами блаженными я не желаю сражаться!" [2]
