ХРАМ СРЕТЕНЬЯ В НОВОЙ ДЕРЕВНЕ
. Лежу на кладбище – у храма,
. В горячей лиственной золе,
. В щекочущих осенних травах,
. На вечереющей земле…
. Лежу под клёном необъятным,
. В полнеба вспыхнул – в полземли!
. И слышу, слышу голос внятный
. Со всех сторон – вблизи, вдали…
. И чувствую земли округлость,
. Глубинные её пласты…
. И жадно подставляю губы
. Прикосновениям листвы.
. Закинув за голову руки,
. Как не лежала я давно, -
. Лежу…
. Смотрю на крест и купол…
. За что мне это всё дано?
. Одно желанье – кануть, кануть
. В закат кленового лица…
. Уйти в траву, в песчинки, в камни…
. И раствориться – до конца!
Эти стихи очень нравились отцу Димитрию Дудко. Хотя он и сказал, что в них слышатся языческие мотивы, но при этом стихи глубоко христианские. Сказал, что здесь – органичное соединение ветхого и нового человека: человека от земли, душой стремящегося к небу… Он так прекрасно читал эти стихи вслух! Просил ему подарить их. И признался, что тоже пишет стихи.
* * *
Но были в тот светлый месяц и грустные стихи. Я не знаю, откуда они приходили. Но они тоже были правдой. Поэзия – это такой скальпель, вскрывающий самые потаённые глубины души…
* * *
. Я зажигаю лампу на столе.
. Вечерний свет ложится на страницы…
. За окнами на старенькой ветле
. Тревожно вспархивают души – или птицы?…
. Я думаю: о чём же написать
. Туда – туда, откуда нет ответа?…
. О том, что осень на дворе опять?
. О том, что дом колышется от ветра?
. О том ли, что кружится ранний снег,
. И скоро Покрова – а писем нету?…
. Об этом лучше знает человек,
. Который их не пишет…
. Жуткий ветер!
. Он хлопает калиткой, как шальной,
. Скрипит скамьёй в саду, кусты ломает…
. Ах, что я буду делать здесь зимой?
. Чадят дрова, и лампочка мигает…
. Постель, как лёд. И нету даже пса,
. Чтоб разделил тоску и поздний ужин…
. О чём же мне сегодня написать?…
. О том ли, что хозяин дому нужен?
. А ветер хочет крышу распороть!
. Какой кромешный, непроглядный вечер…
. И я пишу: "Храни тебя Господь
. Во всех путях твоих, делах и встречах…"
* * *
Телеграмма от мамы. Её принёс деревенский почтальон.
В телеграмме три слова. Читаю и – не верю свом глазам! Да, я мечтала об этом… но боялась надеяться.
«Приезжай за ордером»
Господи, неужели у меня будет дом? Свой дом? И не надо будет ночевать у знакомых и на вокзале?… Спасибо Фёдору! Хотя он это сделал не для меня, а для себя, для своего спокойствия: чтобы больше меня не видеть, чтобы не маячила уже никогда перед его глазами… Но не будем углубляться в дебри его подсознания, в мотивы его поступков. Хотел ли Фёдор осчастливить меня или себя? Это его подробности…
* * *
Обретение дома!
По соседству с художником Валерием Волковым. По соседству с тем самым домом, где я познакомилась с Каптеревыми… которые жили тогда (два года назад) в квартире Волковых. Два года назад мы ходили тут с Гавром мимо высокого дощатого забора, за которым шла стройка… Я и не подозревала, что за этим забором возводится МОЙ дом!
Однокомнатная квартирка с большой кухней и большой лоджией. Чудо как хороша! К тому же – на 13-том этаже! Моё любимое число. И два широких окна смотрят на закат… Как я мечтала! С детства мечтала, чтобы когда-нибудь у меня был дом с окнами на закат!…
Мой дом не так далеко от мамы. Двадцать минут пешком. Сразу перенесла сюда свои драгоценности: свой чёрный портфель, набитый разными реликвиями и тетрадками со стихами. Две афиши Енгибарова. Кресло-качалку, которое мне подруги на двадцатилетие подарили. И пишущую машинку «Олимпия», выпуска неизвестно какого года, подаренную мне совсем недавно знакомыми. Собственно, эту старушку хотели отправить на помойку, но вовремя вспомнили обо мне.
Да, теперь у меня есть свой дом и своя пишущая машинка! Перетащила её, чугунную, тяжеленную, но такую долгожданную и любимую с первого взгляда!
Никакой мебели, кроме кресла-качалки, у меня не было. И я бродила по своему огромному дому – комната, кухня, лоджия… Неужели это мой дом? Кухня, комната, лоджия… – какое счастье, Господи! Неужели это не сон?… Неужели такое счастье возможно наяву?!
