Запасы так называемой порядочности, пресловутой совести, небезызвестного благородства, как, впрочем, и природные ресурсы: леса, реки, уголь, нефть и даже чистый воздух, накопленные до Рубикона, наконец истощились. Награбленное в царских и графских дворцах, а также в дворянских и епископских могилах, бездарно промотано за десятую часть цены, и тут вдруг вспомнили о заколоченном колодце правды. Может, она поможет вернуть переплавленные и проданные в Америку оклады икон — в разрушенные храмы, рафаэлей и рубенсов — в Эрмитаж, выкачанную в Европу нефть — обратно в землю, а бессовестных россиян — в лоно, хоть православное, хоть католическое, хоть в иудейское, только бы в лоно. Ну как не пожелать успеха в таком предприятии? Конечно, желаем, и успеха, и творческих удач, и счастья в том, что заменяет личную жизнь.
А начиналось-то всё с микроскопических детских самообманов, одних раньше, других позже, связанных у кого-то с высоким служебным положением и соответствующей зарплатой отца, у другого с хорошими оценками или старшинством в пионерской дружине и, наконец, мои полноценные читатели, у всех вместе совместным избиением или травлей какого-нибудь черномазенького или просто неполноценного мальчишки, в результате чего вы воочию убедились в несомненном превосходстве белой расы над чёрной и силы коллектива над мыльным пузырём индивидуализма.
Из записной книжки поэта
Чем солидней и порядочней человек или представляемое им учение — тем грандиозней наступающий вслед за ним самообман.
«Тот, кто хочет влиять на толпу, не нуждается в логике аргументов. Он должен рисовать самые яркие картины, преувеличивать и повторять одно и то же».
3. Фрейд
Я ненастойчиво и нецелеустремлённо брёл в неизвестном направлении, и темноту душевную усугублял мрак окружающего мазохистского бытия: нескончаемые очереди, платные туалеты, бесплатное хамство и вечные грязь, разруха, неустроенность. Вот опять в разорванный строй доходных домов начала 19-го века и наверняка не убыточных по сей день втиснулся жидкий палисадник с уродливыми и убогими атрибутами детских забав. Неискушённый глаз суетливого прохожего не разглядел бы в этой проплешине, а через три дома в ещё одной, а там дальше в следующей ничего странного или занимательного, но Серафим и чувствовал и знал, что не проплешины то, а церкви, как здоровые зубы хорошей челюсти, выдранные обезумевшим дантистом.
А вот тут не плешь, а станция метро. И на месте бывшей Знаменской церкви почти такая же по форме, как была, но не церковь, а станция, и на месте Успенской, и на месте Козмодемьяновской. Странно, почему так любят станции метро гнездиться на обломках святых храмов? Не потому ли, что скрывают под собой входы и выходы из подземного царства преисподней?
На каждом перекрёстке стояли, пока ещё невинные с виду, детки с красными повязками на руках и с удовольствием посвистывали в милицейские свисточки на нарушителей уличного движения, с детства научаясь окрикивать и пресекать. С лотков, гнездящихся в местах наибольшей по своей бессмысленности людской толчеи, вместо ожидаемых и привычных раньше пирожков, апельсинов и мороженого продавали только куски кровавого сырого мяса. Видимо, строители бесповоротного будущего вконец изнемогли в страшной борьбе с этим пресловутым будущим и, только беспрестанно подкрепляясь сырым мясом, ещё могли вести титаническую борьбу с прошлым. Серафим во всей этой убоине, разложенной на улицах, видел своё мясо. Это его жаждавшую любви и мира плоть поделили между собой голодные граждане. Созерцая гигантскую мясоразделочную лавку — город, он измысливал требовать диетического убежища у какой-то вымышленной вегетарианской республики и, не находя таковой в реальном мире, почти вслух выкрикивал:
— Ешьте меня, жрите, нате!
Но, как известно, в городе, где подвизается Серафим, полным-полно людей, если не сумасшедших, то разговаривающих неизвестно с кем во весь голос, и поэтому монолог его затерялся в пустыне человеческой толпы.
Дабы читатели и на полном серьёзе уважаемые читательницы не посчитали моего героя, а заодно и меня унылыми мизантропами, неспособными к продолжению некоторых неоспоримых радостей жеребячь… земного бытия, сделаем так, что Серафим заметит как бы совершенно случайно следующую потенциальную продолжательницу этих самых сомнительных жеребячь… тьфу… земных утех.
