Встреча наша оказалась плодотворной, и я согласился на все изменения и купюры в тексте, предложенные мне редактором М., оказавшимся довольно молодой женщиной абсолютно свежего, а не заплесневелого вида и даже без необходимых редактору по званию очков. Возможно, плодотворность нашей встречи была обусловлена именно личностью редактора М., отнёсшейся ко мне весьма дружественно и даже с известной долей симпатии. Симпатии как к писателю или носителю яня?
Через 6! месяцев рассказ напечатали, и я получил деньги и согласие на издание ещё одного моего опуса, раза в три покрупнее первого. Правда, пришлось кое-что в тексте поправить настолько, что я даже заколебался, а стоит ли пачкаться вообще, уж больно заметно смысл рассказа сполз с облаков на землю. Но М. убедила меня, что контролируемая автором полуправда ничуть не хуже правды полной, более фантастической, и я скрепя сердце согласился. Мысли мои витали в тот день не в редакции, а у Лины, с которой я должен был встретиться после длительного обоюдного молчания.
Я пришёл к ней домой. Муж якобы должен был появиться поздно вечером. Камера заключения моей возлюбленной оказалась обыкновенной камерой заключения рядового российского буржуа с низким «хрущёвским» потолком и малюсеньким окошком на самом верху. Это несоответствие размеров наших больших славянских тел с миниатюрными квартирами или средствами передвижения и прочими приспособлениями, в которых мы зреем, мужаем, старимся и умираем, будило во мне протест против карликовой мысли создателей этих вещей. Кто бы знал, какие мучения я испытывал в самолётных креслах, на полках плацкартных вагонов и просто в автобусах со сплющенными крышами и игрушечными сиденьями. Маленькие диваны, столы, ванны, двери, крошечные балкончики. Да какого чёрта! Что нас, русских, хотят в японцев превратить?
Мне понравилась тема дискуссии, намеченная Серафимом, и слово перехватываю я — и. о. главмана. С габаритами, как выясняется, ситуация вообще не простая. Эстетика и эмоции — одна сторона медали, а другая — здоровье нации. Допустимая дистанция между людьми, установленная некоторыми учёными, а также людьми не в конец обалдевшими от цивилизации, должна быть минимум 100–150 м. У диких животных поболее. При сужении этих границ психика человека испытывает постоянные угнетение и раздражение. А ну-ка, горожане, посчитайте, сколько метров от вашего порога до соседского да ещё приплюсуйте висящих в воздухе соседей сверху и снизу, и вы удивитесь тому, что всё ещё не в сумасшедшем доме. В России как нигде деструкция биологических дистанций настолько велика (из-за всё той же экономной малогабаритности), что жители этой страны испытывают даже болезненное удовольствие от нарушений дистанции там, где их можно было бы избежать.
Я проводил не одно наблюдение. Стоило мне обосноваться на пустынном пляже или с палаткой в глухом лесу, как появившиеся там же экскурсанты обосновывались именно рядом со мной, пусть даже в очень неудобном месте. В пустом автобусе или вагоне электрички люди садятся непременно кучей в одном углу, а не рассредоточиваются равномерно по вагону. Но особенно поражает непривычного к русской биологии человека общераспространенная манера поведения, когда к вам, стоящему где-нибудь на улице, или в магазине, или в кино, может подойти вплотную незнакомый человек, повернуться спиной и стоять себе спокойненько хоть до скончания перестройки. Однако я извиняюсь. Кажется, я тоже увлёкся и своей широкой спиной опять заслонил нашего искателя приключений. А женщины ждут, ждут читательницы, ждёт Лина, чёрт бы её побрал.
Мы с показной весёлостью выпили бутылку портвейна, принесённого мной в кармане пальто, и, усевшись поудобнее, я стал внимать её жалобам на всех и на меня в том числе, не имеющего за душой ничего, кроме любви. Я слушал и думал об этой и о многих других подобных историях, представлял её родителей, которых отцовско-материнский инстинкт, извращённый социальными миражами, превратил в свирепые существа, способные на любые проявления активности, даже уголовно наказуемой, когда дело касалось семейного истеблишмента.
