Если бы у меня было много денег - страница 4
Тем не менее, дорабатывая положенный срок, я не сделал ни одного официального шага, никуда не ходил, не просил, не требовал, не подмазывал шоколадками и колготками секретарш в приемных больших начальников, не ловил их машин на выезде из здания, не писал докладных и служебных записок, так как я знал: все это бесполезно. Я знал, что встречу самую разную реакцию - сочувствие, недоверие, непонимание, подозрительность, раздражение, скрытое и явное злорадство, равнодушие, недоумение… Я знал, что не будет только одного - реальных шагов в сторону справедливости.
И я знал, что могу рассчитывать только на себя - ну, может быть, на осторожную помощь двух-трех верных друзей и соратников. И еще я знал, что не смогу жить дальше, пока не найду этих подонков и собственной рукой не отправлю их туда, где все равны, где нет ни злых, ни добрых, ни бедных, ни богатых, где нет «Сникерсов», «Херши» и белых «Мерседесов»… Где властвует высшая, истинная, неподкупная справедливость…
Понимал я и то, что относительную свободу в розыске может дать мне только служебная независимость. Это и стало одной из причин моего ухода со службы. Но, конечно, не главной. Главных причин в такой ситуации, когда нужно делать выбор, по-моему, вообще не бывает. Неожиданное решение диктуется целой вереницей, казалось бы, несвязанных, а порой и незначительных событий, и только потом, иногда с годами, начинаешь понимать, что заставило тебя суммировать самые разные вещи и круто переложить руль в сторону рифов…
Впрочем, не об этом сейчас речь. Речь о том, что, оставив службу, я одновременно остался и без жилья. Моя любимая супруга с присущей ей прямотой и тактом заявила, что ее новый будущий муж (начинающий коммерсант) весьма стеснен в средствах, вынужден за баксы сдавать свое жилье, чтобы иметь первоначальный капитал, и потому не буду ли я столь любезен освободить на время нашу совместную жилплощадь? Потом (в очень скором времени), когда они станут миллиардерами, мне вернут ее всю без всяких претензий, с благодарностью. Выраженной в материальной форме, и с компенсацией любых затрат на ремонт, если я пожелаю его сделать. Сказано, правда, это было гораздо лаконичнее и энергичнее, в основном глаголами типа: убирайся, подавись и пр.
Вообще наш последний разговор с Яной мне запомнился хотя бы потому, что имел очень серьезные последствия, о которых я тогда не мог догадываться. И несмотря на то, что в нем не было практически ничего нового, он многое изменил. Сперва Яна, для набора оборотов и разгона, поставила давно заезженную пластинку:
– Ты губишь себя во имя каких-то давно устаревших идеалов. Тебе, дураку, пошел пятый десяток, - говорила она, широко шагая по комнате, сметая полами распахнутого халатика то сигареты, то спички, то подвернувшуюся некстати кофейную чашку, - а все, чего ты достиг - талантливый, смелый, умный мужик, - это горсточка медалей да три дырки от пуль. Ты двадцать лучших своих лет сражаешься с ветряными мельницами. Но ты еще глупее Дон Кихота. Неужели ты не понимаешь, что тебе никогда не остановить их? Что они крутятся не сами по себе - их вращает ветер? А ветер остановить никому не дано. Даже самому честному и крутому менту. - Она резко остановилась передо мной и уперла руки в бока. Она мне нравилась и во время скандалов, потому что была искренна, даже выкрикивая несправедливые слова. - И когда-нибудь ты сунешься прямо в эти жернова. И они тебя размелют вдребезги…
Я молча показал ей злорадный кукиш. Она ударила меня по лицу. Я перебросил ее через колено, задрал халатик, под которым ничего не было, и от души надавал по голой заднице.
Во время экзекуции Яна визжала, извивалась, пытаясь кусаться, и сообщила мне новость - она уходит от меня не к кому-нибудь, а к Мишке Чванько, меняет, так сказать, бывшего сыщика на будущего вора - и люто мотивировала:
