Так и оказалось. На горизонте виднелась узкая черная полоса. Тиугдал сипло закричал — или ему показалось, что закричал, горло совсем пересохло — и толкнул плот так, что и вправду едва не опрокинул его.
Женщина и теперь не произнесла ни слова, неизвестно даже, видела ли она берег, продолжая столь же механически грести. Тиугдал плыл, не рискуя выпускать край плота. Берег приближался. Уже была различима плоская песчаная отмель и лодки на ней. Дальше — сети, развешанные на песчаных столбах, и за ними — низкие темные хибары.
И люди. Несколько человек неподвижно стояли на песке, пялясь в их сторону. Тиугдал невольно зашарил рукой по бедру, нащупывая нож. Тщетно — потерял, пока плыл. А ведь немало прибрежных государств построено на работорговле.
Ноги задели песчаное дно. Ладно, деваться некуда. Тиугдал встал по пояс в воде и едва не рухнул — так качнуло от вновь обретенной тяжести собственного тела. Но устоял и, шатаясь, побрел к берегу. Не оборачиваясь, услышал, как женщина, покинув плот, шлепает по воде вслед за ним.
Это оказалась маленькая рыбацкая деревушка к северу от Димна. Жили здесь бедно, купеческие тракты проходили мимо, и корабли, следующие в гавань Димна, из-за отмелей эту часть побережья обходили. Деревенским жителям Тиугдал сказал, что они с потерпевшего крушения купеческого корабля с Лунных островов — правда была, как говорится, чревата. Женщина не сказала ничего, и это представлялось естественным — говорит мужчина.
Им были не особенно рады, но и гнать вроде не собирались. Напротив, позволили обсушиться и накормили, не заводя разговоров о плате. Тиугдал лишь теперь, в относительной безопасности, почувствовал всю меру голода и жажды, терзавших его, и с благодарностью воздал дань жареной рыбе и местной кислятине, почитаемой за вино. Женщина жадно и безразлично сжевала то, что им подали. Когда для ночлега им отвели старый лодочный сарай, Тиугдал ожидал, что она будет возражать, но она и не подумала этого сделать и покорно поплелась за ним.
У входа он пропустил даму вперед — если местные что задумали, он в ловушку не попадется. Она прошла внутрь и уселась на дощатый пол с тем же безразличным видом. Тиугдал собрал в кучу обрывки сетей, какие-то тряпки, валявшиеся на полу, и улегся. Спать хотелось зверски. И он уснул.
Проснулся глубокой ночью. До его слуха доносился глухой шум моря. Наверное, начался шторм, которого он ждал весь день. Но не это разбудило его. Яркий, неестественно белый свет. В пролом крыши била луна. Верно, полнолуние… В квадрате света, положив голову на колени, сидела женщина. Возможно, она и спать так привыкла — сидя.
А у него сон как рукой сняло. Днем присутствие женщины нисколько не волновало его — он слишком устал. Но теперь усталость отступила. И ведь она сама пошла с ним в этот сарай, никто ее не тащил. Значит, знала… На портовую шлюху она, правда, не похожа, — так какого же беса таскается по кораблям? Он приподнялся. Женщина не пошевелилась. Спит? Или подсматривает? Это все луна, проклятая, виновата. Злоба и тоска накатили на него. Тиугдал встал. Она должна ответить за все — и за тот удар сапогом в живот, и за то, как пренебрежительно волокла его за шкирку, и за предательство Гахора, и за гибель «Фаланга», за все — и способ для этого он знал только один.
Женщина вроде бы не заметила его приближения. Но в то мгновение, когда он рванул ее за плечо, она впервые посмотрела на него.
В ее глазах не было ничего человеческого.
И ничего животного.
Ничего живого.
Ни зрачков, ни белков, ни радужки. Два сгустка серой клубящейся мглы.
А потом он увидел, как эта мгла выползает из глазниц, волнами захлестывает все окружающее пространство, заслоняет лунный свет, потому что перед ней бессилен всякий свет, любой… И Тиугдал потерялся в этом сером давящем тумане, опутанный им, неспособный даже пошевелиться. И что хуже всего — он чувствовал, как свинцовая мгла клубится не только снаружи, она проникает в душу и затягивает ее, стискивает и ломает волю, обессиливает мозг точно так же, как и мускулы. Последнее, что понял Тиугдал — он готов сделать все, что пожелает эта женщина… лишь бы она закрыла глаза!
