– Мне надо подумать, – сказал Соломон Иосифович. – Случай сложный. Ты зря молчал.
На следующий день они встретились, и первым делом Соломон Иосифович спросил:
– Как моча? Скрипач хукнул.
— Значит, так, – сказал Соломон Иосифович. – Я подумал. У меня есть друзья, парочка просто замечательных психиатров…
— Нет, – сказал скрипач, – только вы! Мне нужно чувствовать музыку, а что они в этом понимают.
— Но я не чувствую музыку!
— Вы чувствуете меня.
– Значит, так, – сказал Соломон Иосифович. – Я и об этом подумал. Есть два варианта. Первый… Черт возьми, как я устал! Выпить хочешь? У меня тут коньяка – магазин открывать можно. Нет? Значит, первый вариант. Я делаю то, что ты просишь. То есть я не знаю, сделаю или нет, но попытаюсь. Мне кажется, это можно. Вся твоя музыка просто накинется на тебя, ты обалдеешь от нее, как я от нее балдею, как весь мир от нее балдеет.
— Вы сможете?!
— Сережа, я попытаюсь, но обещать…
— Вы сможете?!
– Здесь есть маленькое «но». Если я прав, ты больше не сможешь писать такую музыку. Ты – напевающий человек, этого не изменить, я полагаю. Музыка, которая живет внутри тебя и которая так просто вырывается наружу, может жить внутри тебя, только если тебе комфортно, если ей комфортно, если она не задевает тебя, а просто так, нравится, чтобы напевать ее, когда ты размешиваешь свой кофе в джезве.
– Я… растворимый, извините.
– Неважно… Словом, мне кажется, я могу сделать так, чтобы ты чувствовал свою музыку, хотя и не обещаю. Только в этом случае другой такой музыки ты уже не напишешь.
– Да черт с ней! – сказал скрипач. – Мне и того хватит.
– Это первый вариант, – внушительно сказал Соломон Иосифович. – Но есть и второй. Чтобы ты мог выбрать.
И замолчал.
– Ну?
– Я попробую сделать так, чтобы ты создал музыку, которая и тебя унесет на небеса. Я прикинул, вроде получится, но вероятность небольшая. Медицина, знаешь ли, умеет очень немного гитик.
– Вы так с сомнением говорите. Здесь есть какое-то «но»? Теперь хукнул сам Соломон Иосифович, маленький, бледненький,
просто прозрачный от очередной порции лечебного голодания, с глазами усталыми, словно бы с Креста.
– Я не знаю, какие «но». Но какие-то должны быть обязательно. Может, тебе просто не захочется напевать ту музыку, которая сегодня зажигает весь мир. Может, нет: ведь «чижика-то пыжика» мы напеваем…
– Я чижиков-пыжиков не пишу! – возмутился скрипач. Соломон Иосифович заскрипел, изображая доброжелательное по-
смеивание.
— Выбор перед тобой, Сережа. Или-или.
— Я могу подумать?
— Конечно.
— Тогда второе, – сказал скрипач.
Соломон Иосифович был врач от Бога. Может быть, он даже и верил в Бога, нам про это ничего не известно. Известно только, что он был очень хороший врач. Известно также, что несколько был привержен Соломон Иосифович тайнам нетрадиционной восточной медицины и даже, говорят, неплохо прирабатывал на тех тайнах: после утреннего обхода всегда к его кабинету стояла очередь, и в очереди той замечались люди не из простых. Мы не знаем, может, просто из зависти люди так говорят. А может, так и на самом деле было. Однако когда речь шла о лечении больного, Соломон Иосифович именно что его лечил – и предпочитал самыми традиционными способами.
Он считал, что медицина за тысячи лет, а особенно за последние несколько декад, кое к чему пришла. Что лекарства, которые продаются в аптеках, пусть даже и не дешевые, все-таки кое-что могут, а вот если в комплексе, так это и совсем хорошо. Он прямо-таки колдун был, выискивал сочетания различных медикаментов, поэмы из лекарств составлял, больные едва не выли, когда он их пичкал, но потом как-то так получалось, что они уже и не больные вовсе.
Посидел Соломон Иосифович в кабинетике своем тесном, поколдовал над бумажкой, потом телефончик поднял и позвонил скрипачу домой: приходи, мол.
Тот примчался.
– Это не поэма медикаментозная, – заявил он скрипачу с ходу, – это соната бетховенская, судьба стучится в дверь, это мое лучшее произведение… но придется помучиться. Я бы предпочел, чтобы ты у меня полежал.
– Нет, – сказал скрипач, – это уж слишком.
— Ты хочешь почувствовать музыку? Когда я говорю «я бы предпочел», это значит, ты должен лечь.
