Глеб Елисеев
Свой среди чужих, чужой среди своих
Парадоксально, но заданная англичанином Киплингом благодатная и интереснейшая тема не получила должного развития в фантастике. Во всяком случае «мауглиада» у фантастов пользуется куда меньшей популярностью, чем, скажем, робинзонада, однако и они не обошли эту тему стороной.
Существо, застрявшее меж двух миров, тот, кто с детства способен обитать и там, и тут — и в землях сказочных тварей, и среди людей, — этот образ издавна волнует писательское воображение. Первоначальной версией рассказов о подобных почти оборотнях стали, видимо, истории о детях, подмененных эльфами, распространенные в Средневековье (вспомним хотя бы известную легенду о Тэм Лине, внуке герцога Роксбургского). Подпитывались эти представления и реально задокументированными историческими фактами о «детях ниоткуда», вроде появления в 1887 году зеленых ребятишек, мальчика и девочки (действительно с зеленым цветом кожи), или знаменитой истории Каспера Хаузера, «человека без прошлого».
Однако в наибольшей степени мифы о полулюдях-полузверях укреплялись благодаря обнаружению детей, которых воспитали животные. Так, в 1767 году в Венгрии нашли девочку, выросшую среди медведей, в 1920-м в Индии — двух девочек, живших в волчьей стае и т. д. В литературе же такие истории получили прочную прописку в 1894 году с выходом «Книги джунглей» Р.Киплинга. Имя главного героя — Маугли — стало нарицательным.
Образ Маугли неоднократно привлекал других писателей из-за мучительной раздвоенности души этого приемыша волков. Не став зверем, он так и не смог до конца очеловечиться. Любопытно, что даже Киплинг, несмотря на внешне оптимистичный финал «Книги джунглей», все-таки оставляет Маугли обитать как бы между двух миров. Кто читал полную версию книги, помнит, что в итоге Маугли становится смотрителем заповедника, а не преуспевающим торговцем или раджой. Джунгли так и не отпустили воспитанника волчицы Ракши-Сатаны.
Читателей же в произведении Киплинга в наибольшей степени интересовали вовсе не поиски реальных совпадений с историями «звериных воспитанников» (все понимали условность сказочного мира «Книги джунглей»), а изображение разумных зверей. Акела, Багира, Балу, Шер-Хан не были просто животными. Взглянуть на род людской со стороны — вот что казалось самым занимательным.
Впрочем, позднее, развивая киплинговские идеи, авторы отказались от использования сказочных образов говорящих животных и обратились к «более правдоподобным» инопланетянам. И новые маугли, сироты космической эры, появились на страницах романов о контакте с иным миром. А главной проблемой стал ответ на вопросы: «Сможет ли человек, воспитанный носителями иного разума, иной культуры, вновь вписаться в земное общество? Или даже просто контактировать с землянами?».
В зависимости от ответа фантасты, так или иначе касавшиеся темы космических найденышей, разделились на два лагеря: оптимистов и пессимистов. Оптимисты безудержно верили, что подобный воспитанник не только способен сам войти в земную цивилизацию, но и сможет весьма облегчить контакт между нею и инопланетянами. Пессимисты же сдержанно хмыкали и создавали тексты, в которых утверждали, что такой человек не способен стать членом земной цивилизации, да и само его существование может поставить контакт под угрозу.
Забавно, но оптимисты и пессимисты в неявной форме отразили дискуссии, которые шли в XX веке в этнологии относительно того, что формирует национальную принадлежность человека. И оптимисты, несмотря на внешний гуманизм своих воззрений, оказываются ближе к мрачным расистским теориям: «кровь определяет национальность». Пессимисты же, напротив, проповедуя невозможность посредничества между людьми и инопланетянами, следуют за современной трактовкой этнической принадлежности: «все зависит от культурной среды».
