— Сир, признаю, что я — лично я — допустил грубые просчеты в планировании этой десантной операции. Готов взять на себя всю ответственность за неудачу нашего корпуса. Но полковник Эффендишах совершенно прав: мы нуждаемся в эвакуации. Мы должны просить, чтобы транспорты начали ее столь быстро, сколь это возможно. А указанные вами возвышенности следует причесать тяжелыми плазмометами и использовать в качестве посадочных площадок.
Это был Петр-Василий Дурново. Я проникся к нему уважением с первой минуты нашего знакомства.
Конечно, вразумить генерала нам не удалось. Такова природа начальства: чем лучше совет, исходящий от подчиненного, тем сильнее генеральская психика сопротивляется голосу рассудка. Наверное, мы с Петром-Василием имели шансы на победу, если бы, заранее сговорившись, провели хитроумную макиавеллианскую распасовку мнений, сомнений и контрмнений таким образом, чтобы золотая мысль «а не пора ли драпать?» зародилась у генерала как бы самостоятельно. Но за стенами штаба берсальеры с треском расстреливали все новые цепи атакующих тойлангских мин, злобно перекрикивались гром и ливень, в соседнем блоке, за тонкой пластмассовой мембраной хирурги пользовали раненых. Судя по воплям, скальпелем служила циркулярная пила, наркозом — новостная пилюля.
В такой обстановке было не до игр с генеральским самолюбием.
— Воля ваша, си-ир, — когда я злюсь, начинаю протягивать некоторые гласные. — Перегруппи-ировывайтесь. Но какие будут приказы для моего разведвзвода?
— Срочно возвращайтесь на орбиту. Доложите обстановку, как есть. Донесите до адмирала Пирона нашу решимость сражаться. Самым неотложным образом мы нуждаемся в берсальерах, средствах связи и левитирующих транспортерах. Я сейчас же высылаю в полки курьеров с приказом занять сухие возвышенности, вырубать лес и готовить площадки для приема десантных кораблей.
Я покосился на подполковника Дурново. Тот — лицо чернее тучи — оформлял донесение командира корпуса на официальном бланке.
При нашем разговоре присутствовали еще несколько офицеров — безмолвные статисты, окончательно потерявшие волю к самостоятельному мышлению, а вместе с ним и к жизни.
А ведь большинству этих болванов сейчас предстоит пролететь на уцелевшей броне по двести-триста километров, разыскивая потерявшиеся части. Эх, пропадает корпус почем зря…
Мне отсюда до катера — двадцать минут. Полет до флагмана — час с лишним. В лучшем случае через полтора часа я привезу командованию донесение генерала и свое персональное мнение: корпус надо с Утеса выводить. Послушают, конечно, генерала, а не меня. При этом, пока Пятый и Седьмой Флоты будут согласовывать дальнейшие действия, пока будет вырабатываться боевой приказ, пока, в конце концов, в штаб корпуса доставят новое оборудование связи…
С такими невеселыми мыслями я засунул бланк донесения в сканер своего скафандра и, запасшись таким образом электронной копией, поместил оригинал в герметичный транспортный контейнер.
Мне оставалось только пожелать смертникам всего хорошего.
— Удачи, сир, — генералу. — Удачи, коллеги, — Петру-Василию и другим офицерам.
В комнате охраны штаба меня дожидались активанты.
«НУ???!!!» — прочел я в их глазах.
— Мы здесь лишние, господа. Возвращаемся.
Если бы не субординация, они, наверное, разорвали бы меня в клочья — как сторожевые псы, которым на всю свору в качестве обеда выдали одну сморщенную морковку.
Мы надели шлемы, вышли под дождь, погрузились на транспортер и осторожно поползли через позиции берсальеров.
В это время в семидесяти километрах от нас ракетный дивизион тойлангов (по данным разведки Пятого Флота он числился полностью уничтоженным в первый день операции) завершил топографическую привязку к местности. На блоки наведения ракет было выдано полетное задание, и железные карандаши начали парами покидать пусковые пеналы.
Конечно, в ту минуту я об этом не знал. Но когда из командирской башенки транспортера я увидел тусклые проблески огня над прикрывающими штаб корпуса зенитными батареями, стало ясно, что сейчас из облаков что-то вывалится.
И действительно, с небес посыпалось все вперемешку: обломки, горящие сгустки неотработанного топливного геля и, к сожалению, исправные боеголовки ракет, которым удалось прорваться сквозь недостаточно плотный зенитный огонь.
