— Эй, сестренка, как насчет того, чтобы поужинать вместе? У меня только что появились деньжата.
Ее пронизала невольная дрожь предвкушения. Мало того, она даже пробормотала что-то насчет слабости к лилипутам и одарила меня кривоватой улыбкой, от которой Альберт Эйнштейн позабыл бы о точке, отделяющей дробь от целого. И тут я понял: мне крупно повезло. Однако ответ не слишком обнадеживал.
— Сначала найдите убийцу, мистер Хорнер. И мои фотографии. А уж потом мы сможем поиграть.
Она тихо прикрыла за собой дверь. Может, дождь еще шел, только я не заметил. Плевать мне на дождь.
В городе есть кварталы, о которых туристический совет предпочитает не упоминать. Из тех, где полицейские ходят по трое, если ходят вообще. Но значительная часть моей работы состоит в том, чтобы посещать их чаще, нежели этого требует забота о здоровье.
Для здоровья полезно вообще не совать туда носа.
Он ждал меня под дверью «У Луиджи». Я остановился у него за спиной. Туфли на резиновой подошве не производили ни малейшего шума на мокром от дождя тротуаре.
— Как ваше ничего, Красношейка?
Он подпрыгнул и круто развернулся. Я тупо уставился в дуло сорок пятого.
— А, это ты, Хорнер, — проворчал он, убирая пистолет. — Какой еще Красношейка? Для тебя, Коротышка, я Берни Робин, и прошу этого не забывать.
— Для меня сойдет и Робин Красношейка… Кто убил Шалтая-Болтая?
Птичка, конечно, выглядела несколько странновато, но в моей профессии не до разборчивости. Лучшего информатора с самого «дна» мне найти не удалось.
— Сперва посмотрим, какого цвета твои денежки.
Я показал ему пятидесятидолларовую купюру.
— Дьявол, — пробормотал он. — Зелененькая. Почему бы им для разнообразия не выпустить розовые или желтые?
Однако он удовлетворился тем, что есть, и спрятал бумажку.
— Мне известно только, что Жирняк сунул пальцы в целую кучу пирогов.
— И что?
— Только вот в одном сидели сорок семь сорок…
— Ну?
— Может, тебе еще разжевать, и в рот положить? Гр-р-р…
Из глотки Красношейки вырвалось неприятное бульканье. Сложившись вдвое, бедняга рухнул на тротуар. Из спины торчало древко стрелы. Похоже, Петушку Робину больше не кукарекать.
Сержант ОТрейди перевел взгляд с трупа на меня и чуть прищурился.
— Клянусь Богом, — пробормотал он, — и пропади я пропадом, если это не сам Малыш Джек Хорнер.
— Я не убивал Робина Красношейку, сержант.
— Хочешь уверить меня, будто звонок в участок с предупреждением о том, что сегодня вечером ты собираешься шлепнуть ныне покойного мистера Робина, был чистым враньем, и ты невинен, как новорожденный агнец?
— Если я киллер, где мои стрелы?
Я поддел большим пальцем ярлычок на пачке жевательной резинки и принялся работать челюстями.
— Это подстава.
Он затянулся пенковой трубкой, отложил ее и лениво проиграл на гобое пару фраз из увертюры к «Вильгельму Теллю».
— Может быть. А может, и нет. Но тем не менее ты все равно подозреваемый. Никуда не уезжай из города. Кстати, Хорнер…
— Да, сержант?
— Смерть Болтая была несчастным случаем. Так сказал коронер. И так говорю я. Оставь это дело.
Я немного поразмыслил, вспомнил о деньгах и покачал головой.
— Не катит…
— Что же, петля твоя, суй голову, — пожав плечами, буркнул он.
— Ты забыл свое место, Хорнер. Играешь со взрослыми парнями, а это вредит здоровью.
Судя по моим школьным воспоминаниям, он недалеко ушел от истины. Каждый раз, когда я заигрывал со взрослыми парнями, дело кончалось плохо, и из меня непременно выбивали всю начинку. Но как мог ОТрейди узнать об этом?!
И тут я вспомнил кое-что еще. Больше всего мне попадало именно от ОТрейди.
Настало время, как говорят мои коллеги, «поработать ногами». Я побродил по городу, навел кое-какие справки, но не узнал о Болтае ничего новенького, во всяком случае сколько-нибудь интересного.
Шалтай-Болтай был протухшим яйцом. Я помнил то время, когда он только появился в городе, способный молодой циркач, потомственный дрессировщик мышей, которых натаскивал дергать гири часов. Правда, сбился он с пути в два счета: азартные игры, пьянство, женщины — словом, ничего нового. Смышленый парнишка воображает, будто улицы Страны Детства вымощены золотом, а к тому времени, когда до него доходит горькая правда, бывает уже поздно.
