В любом случае, представить невозможно, чтобы кто-то из Английского квартала натравил на меня Серебряных Черепов. Все знали: они громилы и бандиты — но, по мнению местных жителей, ограничивались угрозами и избиениями. Могли, конечно, и ноги переломать, но вот насчет убийств… Сомнительно. А это означает, что у нанявшего их куда больше денег, чем опыта. Подобная нить размышлений вновь привела меня к леди Три Цветка, что, разумеется, было чистым вздором.
Тень Императора? Еще глупее. Если бы они хотели моей смерти, я уже успел бы отдать концы. В результате несчастного случая, в честном поединке, от рук неизвестных преступников, а может, и в храме самого Магистра Смерти — но уж никто не подумал бы впутать в такое дело грязное отребье вроде Серебряных Черепов. Может, предупреждение Тени Императора? Нет, это слишком бредовая идея, даже для Английского квартала.
Единственное, в чем я был уверен: подобное внимание мне не по душе. Теперь придется не только постоянно быть начеку, но и выплатить изрядную сумму Серебряным Черепам за убитого члена банды, а кроме того, заказать новый плащ.
Я продолжал потягивать вино, размышляя о своем портном. Предмет, разумеется, куда более приятный, нежели Тень Императора или шайка головорезов.
Я бродил по темным улицам под мрачным беззвездным небом. Духи болезней медленно проплывали мимо, задевая меня на лету.
Глухой переулок наполнился быстрым мелодичным щебетом. Голубая колибри сражалась с черной бабочкой. Шум битвы становился все громче. Я убежал.
Но тут в меня полетел крутящийся каучуковый мяч. Я уже готов был отбить его, как в детстве. Но мяч внезапно перестал вертеться и подскакивать.
И оказался не мячом, а освежеванной головой Дыма.
— Кого ты обидел на этот раз, Счастливчик? — спрашивает голова.
Чей-то голос приказывает:
— Счастливчик, сюда!
Я знаю этот голос. Слишком хорошо.
Я вдруг оказался в знакомом квартале, где родился и рос и куда мне запрещено возвращаться.
Я оборачиваюсь и вижу Два Оцелота, стоящую в дверях ветхой хибары, построенной в стиле Лягушек. На ней наряд невесты, только губы выкрашены черным, как у уличной девки.
— Счастливчик, где ты был все эти годы? — спрашивает она, и взгляд при этом куда дружелюбнее, чем у старшей сестры.
Я изо всех сил стараюсь вежливо отвести глаза.
— Ты знаешь. И я знаю. Нам не позволено об этом говорить.
— Неужели я так ужасна? Предпочитаешь мою сестру Три Цветка?
— Нет.
Она подступает ближе, и я замечаю: с ее лицом что-то не так.
Кожа отстала и висит складками, словно неудачно пригнанная маска.
— Почему ты так смотришь на меня? Неужели я настолько уродлива?
Она забирает в горсть отвисшую кожу и, резко потянув, отрывает. Мне является лицо ее сестры Три Цветка.
— Скучаешь по старым временам и прежней жизни? — шипит она. — Мечтаешь быть джентльменом, а не громилой?
— Я тот, кем меня сделал Бог, — бросаю я и поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Счастливчик, — окликает ее мягкий голос. Какие-то непривычные нотки останавливают меня на полпути. Сердце, кажется, вот-вот разорвется, но я против воли все же оглядываюсь на Три Цветка.
— Боги ли создают нас или мы сами себя создаем? — спрашивает женщина.
По ее коже, как по волнам, пробегает рябь, и она мгновенно вспухает. Изнутри прорываются головки могильных червей, похожие на маленькие белые фурункулы, и принимаются пожирать ее лицо, за исключением зубов, которые становятся все длиннее и острее, пока на тонкой женской шее не возникает пасть хуэтлакоатля.
Следующий день начался так же, как и предыдущий. Я проснулся поздно, с головой, затянутой туманом вчерашнего алкоголя. Разумеется, Три Цветка не удостоила меня повторного визита. Я подождал, пока руки и ноги (в отличие от головы) стали слушаться, и решил прогуляться. Легкую кольчугу скрывала подбитая ватой туника, поверх которой был натянут обычный плащ. Для сезона дождей одежки явно было многовато, зато в подобном наряде я чувствовал себя в относительной безопасности.
Я вышел из своего жилища, стараясь держать ухо востро. На улице было полно народу: расфуфыренные торговцы с эскортами, скорее, подобающими аристократам; чересчур роскошно разряженные личности, чьи занятия были трудноопределимы, хотя, очевидно, малопочтенны; сгибавшиеся под тяжестью грузов домашние слуги, чье одеяние резко контрастировало со стенами домов, облицованными яркими изразцами. На углу торговец продавал с тележки фруктовые соки. Все, как обычно, никаких внешних раздражителей. Похоже, сегодня ничто не будет действовать мне на нервы.
