Стрелки с непоколебимой уверенностью, право на которую давал им возраст, показывали 7:19. Копински вздохнул, покачал головой и, нехотя подняв с кровати свои двести фунтов веса, пошел в гостиную.
Он считал себя человеком более или менее аккуратным — если, конечно, обстоятельства не слишком мешали проявлению аккуратности. Но в то утро на кресле так и валялся непрочитанный доклад, который он принес домой из городского Бюро криминальных расследований прошлым вечером. Конверты со счетами за телефон и коммунальные услуги также остались нераспечатанными. Копински поставил вариться кофе (кофеварка была старая, без особых приспособлений, только с одним переключателем, но когда кофе был готов, зажигался красный огонек), и в голове у него мелькнуло: прежде он никогда не позволял себе вот так оставлять с вечера грязную посуду.
Чепуха, которая творилась с часами, нарушила привычный уклад жизни. Обычно ему на все хватало времени. А в последние дни происходило что-то странное: все городские часы шли вразнобой.
Он включил телевизор, надеясь послушать последние новости, но Не смог поймать ни один канал. Тогда он попробовал связаться с Бюро и, к своему удивлению, дозвонился с третьей попытки. Этим утром дежурил Майк Куин.
— Майк, это Джо Копински. Как дела?
— О чем ты спрашиваешь? Все сошли с ума. В городе творится черт те что.
— Для меня что-нибудь есть?
— Не знаю, в чем дело, но Эллис хочет, чтобы ты присутствовал на совещании ровно в девять. Там будет Доктор Граусс. Он не из Нью-Йорка. Это все, что я знаю.
— Сколько там у вас времени, Майк?
— Настенные часы показывают 7:11.
На наручных часах Копински было 7:19. Это значило, что на механических часах в спальне окажется 7:25.
— Ага, тогда у меня есть почти два часа. И я могу еще раз выпить кофе.
— Я бы на твоем месте не был так уверен, — ответил Куин. — Нам только что сообщили с верхнего этажа, что Бюро в восемь часов переходит на вашингтонское время. А это значит, что сейчас 7:25. Словом, у тебя в запасе не два, а полтора часа.
Копински вздохнул.
— Хорошо, еду.
Он повесил трубку и пошел принять душ, пока готовится кофе. Самое интересное заключалось в том, что, хотя все часы в городе шли вразнобой, семейная реликвия Копински — с защелкивающейся крышкой, римским циферблатом и серебряной цепочкой — по-прежнему показывала точное вашингтонское время. В этом, наверное, был какой-то особый смысл, но какой именно, сообразить пока не удавалось. Вытершись и одевшись, он переставил цифровые часы по старым механическим.
— Часы сделаны для того, чтобы показывать время, — заявил он.
— Для этого они и существуют.
00:02
На Бродвее Копински сначала чуть не сбил «линкольн», разогнавший спешивших через дорогу пешеходов, потом такси на Седьмой улице. Тротуары, переполненные людьми, которые бежали, размахивая портфелями, врывались в метро или выскакивали из него, стали не менее опасными, чем проезжая часть, а все телефонные будки были заняты орущими, бешено жестикулирующими мужчинами и женщинами. Копински не встретил хотя бы пары часов, которые бы показывали одинаковое время. Уличные продавцы предлагали прохожим часы, управляемые с Гранд Централь и установленные на его время, которое большинство ньюйоркцев уже приняло за стандарт. Копински обнаружил, что эти часы на одиннадцать минут отстают от его механических; они показывали время, совпадающее с восточным поясным — если, конечно, ничего не произошло с тех пор, как он разговаривал с Куином. Да уж, денек предстоит не из приятных.
Он добрался до офиса без десяти девять и задержался в дежурной, чтобы послушать новости по каналу NBC. Вокруг портативного телевизора уже столпилось несколько сотрудников. Копински второй раз за это утро налил себе кофе из кофейника и подошел к остальным.
— Что слышно?
— Только что передавали сигналы точного времени: 8:15, — ответила Алиса, одна из регистраторов.
— Аэропорты закрыты, — сообщил Куин, не отрывая взгляда от экрана. — Прибывающие самолеты кружат в воздухе, чтобы синхронизироваться с диспетчером по времени и частотам. Всего несколько минут назад в аэропорту Джона Кеннеди еще не было и восьми часов. — Он потряс головой. — О, Господи! Это же просто бред какой-то…
