Пить хотелось ужасно, поэтому я немедленно устремился к ручью. В этом месте он был очень быстрым и совсем мелким. Зачерпывая холодную и слегка солоноватую воду, я утолил жажду, а затем, умывшись, сказал:
— Но у нас всегда есть река.
— Не всегда, — возразил отец и, отойдя на несколько шагов вверх по течению, сделал несколько жадных глотков. — Только за последнюю неделю она обмелела почти вдвое. К тому же Танкер вчера сказал, что на вершинах гор совсем не осталось снега. А ведь сейчас — только начало лета!
— А как же наш сад?! — воскликнул я. — И наши поля?!
— Наш сад, наши поля, — повторил отец с грустью.
Найти истоки ручья нам помешала скала, взобраться на которую было не в силах человека. Долго стояли мы перед каменной громадой и смотрели, как откуда-то с вершины падает вода.
— Если речка пересохнет, — сказал я, — то на все хозяйство воды из ручья нам не хватит.
Отец ничего не ответил, а лишь повернулся лицом к дому.
Дорога вниз отняла у нас вдвое меньше времени. Но посередине пути я оступился и упал в заросли репейника. Оттуда меня вытащил отец. Вся моя одежда оказалась в репьях, а на левой щеке красовалась кровоточащая царапина.
— Вода нужна людям, — вроде бы ни с того ни с сего сказал отец. — Людям и животным.
Я кивнул, но только подходя к дому, понял истинный смысл его слов. Оказывается, отец уже смирился с потерей полей и фруктовых деревьев, и его заботило, как выживут обитатели его дома и, может быть, фермы.
На тропинке у дома нас поджидали Ма и Мэри. Я молча взял Мэри у матери и понес домой, поскольку прекрасно понимал, что сестренка стала для нее уже тяжеловата. Ведь месяца через два мать ждала появления нового ребенка. Однако мне, пятнадцатилетнему парню и почти мужчине, по мнению отца, и не полагалось об этом даже догадываться.
* * *
Вечером наша семья собралась за столом, чтобы почитать вслух. Начал я. Во второй раз с тех пор, как мы переехали на ферму, я читал «Робинзона Крузо». Сегодня мне попалось место, где Робинзон пересчитывает зернышки пшеницы и размышляет, как их лучше посадить. Такие сюжеты мне нравятся больше, чем пространные рассуждения об одиночестве, да еще пересыпанные массой труднопроизносимых слов. Правда, иногда, оглядывая долину и зная, что вокруг, насколько хватает глаз, есть только Ма, Па да Мэри, я понимаю чувства героя. А хорошо бы у Ма родился парень!
Читал я сегодня хорошо, и отец почти не поправлял мое произношение. После меня мать читала «Чувство и страсть». Эта книга мне кажется скучной, но слушал я внимательно. Ведь неизвестно, в какой момент отец спросит, что значит то или иное слово.
Затем отец читал «Жизни Плутарха». Отдельные страницы в этой книге очень забавные. В конце вечера отец, как всегда, прочитал кусок из Библии, а потом мы все помолились и легли спать.
Едва отец задул лампу, как я задремал, но, услышав тихий голос матери, немедленно проснулся.
— А может, на приисках нам бы жилось лучше, — промолвила она.
— Прииски не для меня, — возразил отец. — Я хочу жить тем, что дает земля, получать урожай из горсти семян… И веры.
— Но если нам все же придется оставить ферму, то?.. — начала мать неуверенно.
— Ферму мы не оставим, — твердо заявил отец.
* * *
Мы с отцом доехали в фургоне торговца мистера Танкера до ворот, с которых и начинается наша ферма. Я снял веревку с вертикальной перекладины и распахнул ворота, а отец еще раз поблагодарил мистера Танкера за газеты, которые Он нам привез.
— Извините, что смогли предложить вам лишь такую малость, — сказал под конец отец, глядя на тощенькие мешки и полупустые ящики в фургоне.
Мистер Танкер, натянув вожжи, заметил:
— Теперь-то и вы уяснили, почему эту ферму прозвали «Акрами простаков». Ведь до вас уже две семьи пытались добиться милости от этой земли. Здешние места годятся лишь для шахт и приисков, и больше ни для чего. Тут нет надежного источника воды, вот в чем дело. Вам лучше бы попытать счастья в долине Лас-Ломитас. Там на каждой ферме по два, а то и по три артезианских колодца, да еще и пруд с рыбками в придачу. Не мудрено, что тамошние всякий год снимают добрый урожай. Вот только дорога туда чертовски длинна, и на моем фургоне ее, пожалуй, не осилишь.
