Есенин. Путь и беспутье - страница 84
Нужное для «отбояривания» от воинской повинности свидетельство Клюеву получить удалось, вот только врачебный диагноз был такой, что Вас. Вас. Розанов постеснялся лично переслать его «бедному» Николаю Алексеевичу. Пришлось Ремизову взять на себя пересылку щекотливой бумаги. Вспоминая впоследствии сие «предприятие», он удивлялся: «И до чего странно – Клюев “дурачил” ведь докторов. А все принимали за чистую монету». Наверняка что-то подобное проделал по подсказке «нежного апостола» и Есенин. В момент одурачивания докторов затея выглядела веселым приключением, но когда опасность миновала, он был недоволен собой и по обыкновению обвинил во всем Клюева. Во всяком случае, в мае 1917 года расстались они холодно и надолго: на целых шесть лет. А теперь представим, как выглядело бы (и не со стороны, а в восприятии самого Есенина) мероприятие по добыванию «липы» осенью 1918 года, после подобного Этне выстрела Каннегисера. Для этого допустим, что в том трагическом сентябре Сергей Александрович, вместо того чтобы снова, в который раз за год, слинять в Константиново, явил другую отвагу, удрал, например, из Москвы в Питер и явился с соболезнованиями не в усадьбу Кашиной, у которой описывали имущество, а в дом Каннегисеров, чтобы, как сказано в «Анне Снегиной», хотя бы «молча помочь». Что бы услышал он от обезумевшей от горя матери, в один год лишившейся сыновей? А что-нибудь вроде того, что говорит Анна Снегина:
Убили… Убили Борю (Леню? – А. М. )
Оставьте!
Уйдите прочь!
Вы – жалкий и низкий трусишка.
Он умер…
А вы вот здесь…
Разумеется, все вышеизложенное – гипотетическое допущение. Но если бы Есенин, подобно Клюеву, никогда не испытывал мук совести («змеи сердечной угрызений»), он не написал бы «Черного человека». Но все это будет потом. Летом 1917-го сильных внутренних терзаний похоже что не было, было лишь легкое раздражение да смутное недовольство собой. Психологический дискомфорт с лихвой окупался теми возможностями, какие открывала пока еще не перемахнувшая за предел Свобода («Еще закон не отвердел, Страна шумит, как непогода. Шагнула дерзко за предел Нас отравившая свобода»). Пусть и добытая не очень-то приличным для порядочного человека способом, но такая сладкая после долгой царскосельской неволи! Тем более сладкая, что отступать в «пространство чрева» «дезертир» не собирался. Пред ним расстилалось поле великого сражения, сражения за статус первого поэта мужицкой Руси. Уж тут-то он будет «воевать» «до конца», «до победы», а не просто бузить и «выпендриваться», как Маяковский и его «безмозглая» футуристическая компания. И обязательно победит, тем более что теперь-то не придется бегать по разным редакциям. В его распоряжении все до единого печатные органы мощной и тоже претендующей на политическое лидерство партии эсеров. Досадно, конечно, что Иванов-Разумник, отвечающий за литературную часть чуть ли не всех эсеровских изданий, все еще считает, что ему, молокососу, еще расти и расти, чтобы дорасти до Клюева. Но в итоге победит он, Есенин, а не Клюев. И не Блок. Ну что такое «Двенадцать»? «В белом венчике из роз Впереди Исус Христос»? А Клюев? «Уальд в лаптях»! Вот только дуриком да наскоком, на авось, без теоретической подготовки, с полупустыми руками – с «радужной» «Радуницей» и нежно-лирической «Голубенью», – бросаться очертя голову в явно неравный бой не годится. Для подготовки Есенин отвел себе год. И выполнил данное самому себе задание точно в назначенный срок: к февралю 1919-го уникальный проект был завершен. Он включал в себя поэтико-теоретический трактат «Ключи Марии» и не имеющую аналогов в русской литературной традиции книгу из одиннадцати главок-поэм на тему «Россия и Революция»: «Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония», «Сельский часослов», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Пантократор». Замысел был таким грандиозным и таким энергоемким, что Есенин почти перестал писать лирику. Вся его сумасшедшая творческая энергия уходила на то, чтобы денно и нощно вертеть жернова книги из отдельных поэм.
