Неужели…
Вечно будем сидеть в пустом Петрограде,
Читать каждый день новые декреты,
Ждать, как старые девы…
Когда придут то белогвардейцы, то союзники,
То Сибирский адмирал Колчак.
В-четвертых. Хотя арест неудобного Правителя организовали союзники, исполнение смертного приговора поручили команде, составленной из левых эсеров, у которых с Есениным – давняя дружба, а с Колчаком – давние счеты и стойкая взаимная неприязнь. Торжествовали эсеры недолго. Месяц спустя большевики вывели их изо всех властных структур, и они, как и колчаковцы, группами и поодиночке устремились в Центральную Россию.
И последнее. Изобилие золотых имажей не единственная особенность поэтики «Пугачева», рассчитанной, по замыслу автора, на «синедрион толкователей». Внимательные читатели, ежели вздумают с текстом в руках следовать за ходом моих соображений, наверняка обратят внимание на то, что Есенин словно бы путает сентябрь с октябрем, хотя технической (рифменной, интонационной или климатической) необходимости в этом нет. Цитирую: «Знать, недаром листвою октябрь заплакал. Это осень вытряхивает из мешка Чеканные сентябрем червонцы». Некоторые есеневеды объясняют путаницу в месяцах забывчивостью, то бишь рассеянностью. На самом деле перепутать сентябрь с октябрем Есенин не мог. Особенно, напоминаю, после «Кобыльих кораблей», где об октябре 1917-го сказано: «Злой октябрь осыпает перстни С коричневых рук берез». А чтобы стало яснее ясного, о каком октябре и о каком октябрьском ветре идет речь, уточнено в том же тексте, да так недвусмысленно, что и самому непонятливому не нужен «целый синедрион толкователей»: «Веслами отрубленных рук Вы гребетесь в страну грядущего».
Кстати, первой, кто «присвоила» этот обоюдоострый образ, была Ахматова, правда, для стихотворения, в печать не предназначавшегося. Потому, думаю, и поставила заглавную букву там, где у Есенина из подцензурных соображений строчная: «Прославленный Октябрь, как листья желтые, сметал людские жизни».
Но и сентябрь оказался в тексте драмы не случайно, и не только потому, что Пугачева схватили в сентябре. 1 сентября 1921 года Есенин, как и все, прочел распечатанное во всех центральных газетах сообщение о казни (расстреле) еще одного «бунтовщика» – Николая Гумилева, якобы активного участника заговора против Советской власти. Так не были ли девять строк из предсмертного монолога Пугачева, почему-то выписанные Есениным в день девятин смерти поэта на отдельном листе, еще и венком и на эту памятную могилу – «могилу без молитв и без креста»? (См. в «Летописи», 1921, 9 сентября: «Есенин записывает на отдельном листе начало (девять строк) финального монолога Пугачева из одноименной поэмы и делает помету: “9 сент. 1921. Москва”»).
Предположение, что смерть Николая Гумилева, выданного кем-то из товарищей, связана с выписанной Есениным самоцитатой, тем вероятней, что как раз в дни девятин по Москве ходили упорные слухи о смерти (самоубийстве) Ахматовой. Пораженная этой вестью, 12 сентября Марина Цветаева пишет посвященное А. А. стихотворение, а на следующий день, когда стало известно, что слух ложный, – известное письмо: «Дорогая Анна Андреевна! Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимей… Скажу Вам, что единственным – с моего ведома – Вашим другом (друг – действие!) – среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка бродивший по картонажу “Кафе поэтов”. Убитый горем – у него правда был такой вид. Он же дал через знакомых телеграмму с запросом о Вас».
Глава пятнадцатая О вреде путешествий… Осень 1921 – август 1923
В ту же смутную осень 1921-го в мастерской примкнувшего к имажинистам художника Георгия Якулова Есенин впервые увидел Айседору или, как ее переиначили на русский лад, Изадору Дункан. Приехала Айседора поздно, в первом часу ночи. Впрочем, приехала – не то слово: явилась. Явилась и поразила воображение Есенина: не женщина, а диво, и впрямь заморская жар-птица! Мариенгоф, видимо, присутствовавший при этой судьбоносной для обоих встрече, так описал ее в «Романе без вранья»: «Красный хитон, льющийся мягкими складками, красные, с отблеском меди, волосы, большое тело. Ступает легко и мягко. Она обвела комнату глазами, похожими на блюдца из синего фаянса, и остановила их на Есенине. Маленький нежный рот ему улыбнулся. Изадора села на диван, а Есенин у ее ног. Она окунула руку в его кудри и сказала:
