Я помню, когда Эрнест смог пойти на скачки в Милане – а это была его первая короткая увеселительная прогулка из госпиталя, – мы торопились пришить на его униформу воинский знак о ранении, прежде чем смогли появиться на людях. Скачки были одним из немногих мест, куда мы могли пойти развлечься, а для сотрудников Красного Креста проход был бесплатным, так что мы часто бывали там».
Позднее, когда Эрнест сделал Агнес предложение выйти за него замуж, она медлила с ответом, сказав, что напишет ему в ближайшую неделю. Когда Эрнест получил ее письмо, он узнал об отказе. Это ранило Эрнеста, подобно той разорвавшейся мине. Он отреагировал жестоко, хотя давал слово вести себя так спокойно и мягко, как это только возможно. Это было тяжелое время для них обоих. Расстроенный Эрнест потом написал мисс Макдоналд, что он надеется, что, когда Агнес возвратится в Штаты, она споткнется на корабельном трапе и выбьет все свои чертовы зубы. Потом у Агнес был роман с итальянским офицером, но она возвратилась домой, так и не выйдя замуж за итальянца. Эрнест сообщил по секрету своему другу, Хоуэллу Дженкинсу, что он чувствует себя ужасно из-за ее несчастья, но пытается алкоголем выжечь воспоминания о ней. Через несколько лет, когда Эрнест со своей первой женой совершал пеший тур по Северной Италии, он написал нежное письмо Агнес, рассказав ей, как сильно страна напоминает ему те времена, когда они были счастливы вместе в конце войны, и какой в полном смысле слова замечательной девушкой она была. Их пути разошлись, но каждый сделал все возможное для восстановления душевного спокойствия после того серьезного раннего романа. Его горечь прошла, но Эрнест помнил об Агнес, создавая образ Кэтрин Баркли в романе «Прощай, оружие!».
Еще в Европе Эрнест демобилизовался из подразделения Красного Креста. Возвращение в Оук-Парк заняло около месяца. Его появление предвкушали с тем же волнением, с каким возбужденные жители штата Теннесси ждали сержанта Йорка.
Вечер, когда Эрнест вернулся домой с войны, стал особым событием в семейной истории. Нашим двум младшим сестрам позволили не ложиться спать. А меня около девяти часов нарочно разбудили. Это было невообразимо, за исключением случая стихийного бедствия, да и то вряд ли. В доме везде горел свет. В столовой был накрыт стол, дымился горячий шоколад. Эрнеста окружили, осыпали поцелуями и хлопали по спине, заходили соседи, новость быстро распространилась по округе. Меня посадили к нему на плечи, и Кэрол настояла, чтобы ее тоже подняли. Это замечательная штука – быть младшим братом парня, который помогал сделать мир безопасным для демократии. И не один я видел его в этом свете.
1 февраля 1919 года Розелл Дин опубликовала в газете «Оук-Паркер» интервью с Эрнестом о его встрече с врагом. Как следовало из описания, он был ранен три раза, когда на грузовике пробирался к линии фронта, доставляя сигареты и шоколад солдатам; когда находился на ничейной земле на наблюдательном посту и рядом разорвался большой неприятельский снаряд, ранивший осколками его и убивший сопровождавших его двух итальянских солдат. Молодой герой, серьезно раненный в оба колена, упал на землю. Он мог с трудом передвигаться, но, несмотря на это и продолжающийся артобстрел, он подобрал раненого солдата и на спине оттащил его назад к итальянским окопам, хотя по пути он получил еще два пулеметных ранения в левое бедро и правую ступню. В общем, лейтенант Хемингуэй получил тридцать две пули 45-го калибра. Все они были извлечены, за иключением одной в левой конечности. Ее молодой воин решил оставить на память, если только отец-хирург не лишит его этого сувенира…
Лейтенант Хемингуэй позволил извлечь двадцать восемь пуль без всякой анестезии. Единственным его комментарием о войне было то, что это серьезный вид спорта, и он снова готов заняться им, если потребуется.
Хотя его вольные комментарии вышли, скорей всего, в сокращенном варианте, Эрнесту удалось сохранить бесстрастную манеру повествования. Время от времени он позволял снимать с себя маску застенчивости, и тогда открывались новые моменты его славы. Это было исключительным триумфом для молодого человека, которого совсем недавно его семья считала безответственной, серой, еще неостепенившейся овечкой.
