Эрик расплылся в улыбке, слушая деловое материнское сообщение: "Полагаю, ты еще жив, поскольку других сведений не поступало. Так что позвони мне в обозримом будущем - у меня хорошие новости".
Засмеявшись и решив, что обозримое будущее наступило, Эрик набрал номер матери. Мэдди ответила на четвертый звонок:
- Алло!
- Привет, моя красавица, - неторопливо начал Эрик. - Это я, Эрик, твой все еще живой отпрыск.
- Боже! Я рада, что ты мне об этом сообщил, - в тон ему ответила Мэдди. - Иначе я не догадалась бы.
Эрик обожал мать. Пусть он пристрастен, но, по его мнению, Мэдди - самая современная женщина, какую он только знал. Особенно он любил, когда она сообщала ему какую-нибудь пикантную подробность, о которой ему уже было известно.
- Твои хорошие новости имеют отношение к любовной истории Джейка? - небрежно спросил он.
- О! - удивилась Мэдди. - Ты тоже знаешь? От Кэмерона?
- Он мне вчера звонил. Но почему "я тоже знаю"?
- Полчаса назад мне позвонил Ройс, - объяснила Мэдди.
Эрик рассмеялся.
- Старший братец похитил у тебя пальму первенства?
- Но он всегда такой. Клянусь, твой брат больше меня квохчет вокруг вас.
- Да, - ухмыльнулся Эрик. - Одинокий Волк пристально следит за нами. - Он довольно рассмеялся. - От этого чувствуешь себя тепло и уютно, о тебе беспокоятся... хотя иногда держат под каблуком.
- Это уж слишком, Эрик, - прервала его Мэдди. - Кэмерон старается для нашей же пользы.
- Знаю, знаю. И ценю... даже если иногда это немного утомляет. - И, меняя тему разговора, Эрик вернулся к новости: - Значит, малыш Джейк влюблен?
- Во всяком случае, производит впечатление влюбленного, - весело ответила Мэдди. - А Сара просто замечательная.
- Тебе она нравится? - Эрик нарочно задал этот вопрос, так как знал, что мать прекрасно разбирается в людях.
- Очень, - сразу ответила Мэдди, а такая характеристика в ее устах кое-что значила. - Мне кажется, что всем вам она тоже понравится: и тебе, и Ройсу, и Кэмерону.
- Послушайте, леди, вы, кажется, говорите об известном женоненавистнике?
- Перестань, Эрик! - В голосе Мэдди прозвучало легкое раздражение. - Откуда столько цинизма? Кэмерон вовсе не ненавидит женщин, и ты это знаешь.
- Разве? Тогда он меня дурачит, - сухо ответил Эрик. - И если я циничен, у меня есть на то причины.
- Может, тебе перейти в другой отдел полиции? - мягко спросила Мэдди.
- Пока нет, мама. - Эрик вспомнил о грузовике, доставившем мебель соседям в воскресенье вечером. - Но, может быть, очень скоро, - продолжил он и теперь вспомнил о другой своей соседке - нежно любимой красавице блондинке.
- Хорошо бы, сынок. - Эрик услышал вздох Мэдди. - Я понимаю, что любая работа в полиции опасна, но с наркотиками особенно...
- Мне нужно идти, мама, - мягко, но твердо прервал ее Эрик.
- Прости, - тихо сказала Мэдди. - Я сама не терплю женского брюзжания, но я все-таки мать.
- И самая лучшая, - заверил ее Эрик. - Мне действительно надо идти, мама. Я к тебе скоро наведаюсь.
- Только дай мне заранее знать, чтобы я испекла лимонный пирог с безе.
- Договорились, - ответил Эрик и подумал, что скоро лимонный пирог полезет у него из ушей. - Будь здорова, мама. Я люблю тебя.
Я люблю тебя. Эти слова преследовали Эрика все утро. Он, без сомнения, любил мать и троих своих братьев, но слова эти, подобно хамелеону, теперь меняли оттенок, подразумевая совсем иную любовь.
Тина. Это имя не шло у него из головы. Тина. Ее медовые волосы, мягкий взгляд карих глаз и соблазнительно сладкие губы. Тина. Ее чувство юмора, гортанный смех и старомодный, но милый музыкальный вкус. Тина... ее теплое тело и горячие поцелуи. При одной мысли о ней Эрика бросало в жар, он чувствовал себя одновременно слабым и сильным, собственником и защитником, нежным и страстным.
Неужели это любовь?
Честно говоря, Эрик не знал ответа на этот вопрос, так как никогда прежде не был влюблен. Бывало, он сильно увлекался, но никогда и представить себя влюбленным не мог... разве только в ту голубоглазую, с черными как смоль волосами озорницу, которая сидела за соседней партой, когда он учился в четвертом классе.
Спускаясь в лифте в вестибюль, чтобы забрать корреспонденцию, Эрик спрашивал себя: неужели это теплое, удивительное и в то же время неуловимое, смутное чувство, которое он испытывал, думая о Тине, и есть любовь?
