Надо заметить, что дошедшие до нас сведения о движении стригольников и о прочих движениях протестантского толка почти целиком касаются лишь их социальной, самое большее — обрядовой сторон. Можно, однако, предположить, что движение жидовствующих прямо проистекало из движения стригольников, не порывая тех традиций, которые были уже заложены в фундаменте русского протестантизма. Движение жидовствующих — первое религиозное движение, ставшее объектом серьезного критического рассмотрения с перспективы вероучения. Это произошло во многом потому, что конец XV и начало XVI века — это время возрастания самосознания Русской православной церкви. И исторический парадокс заключается в том, что этому росту во многом способствовала борьба, которая развернулась в ту пору с жидовствующими.
Некоторые исторические сведения о развитии движения жидовствующих
В статье «Опыт исследования ереси новгородских еретиков, или жидовствующих, отмечено:
«Мы старались прежде всего доискаться того начала, из которого выходила ересь. Но, пересмотрев внимательно все источники, какие могли мы иметь, мы пришли к тому убеждению, что в самой ереси жидовствующих нет искомого начала»[26].
Автор может лишь разделять данное мнение. Что же касается конкретных исторических фактов, то ересь жидовствующих проявилась в виде сформировавшегося вероучения в правление митрополита Филиппа ок. 1470 г. Судя по всем источникам, центром учения стал Новгород (в этом также можно видеть преемственность движения Новгородом–Московского от Новгородско–Псковского) — самый свободный и независимый в ту пору город (а точнее сказать — республика), не утративший тесных контактов ни с Россией, ни с Западом. Вполне возможно, что движение жидовствующих представляло собой богословски усиленное, обретшее теологическое обоснование движение стригольников. Учение начинало приобретать (конечно, если его не было ранее) не только социальный, но и теологический характер.
Все вышеизложенное, однако, не исключает возможности внешнего влияния на становление данного движения. Середина и конец XV века были временем бурного развития международных связей Руси. Государство начинало жить в ногу со многими европейскими веяниями. Тут и одежда, и архитектура, и книжные увлечения, и, наконец, религиозные идеи. Поэтому представляется вполне возможным, что рассматриваемое нами движение каким–то образом было обязано своим становлением распространенным во второй половине XV века в Литве и Польше гуситским и таборитским веяниям.
Благодаря отчасти племенному родству, отчасти сходству языков, между Польшей и Чехией издавна установились довольно тесные отношения. Многие поляки получали высшее образование в Чехии и вместе с ним впитывали в себя новые религиозные идеи. Поляки даже принимали горячее участие в гуситских войнах (на стороне гуситов, вопреки призыву папы римского к полякам идти на Чехию крестовым походом)[27]. С 1471 по 1526 год гуситов в Чехии напрямую поддерживало государство. Влияние гуситских идей на Польшу было столь ощутимо, что потребовался даже специальный эдикт, запрещавший полякам ездить в Чехию, читать чешские книги и т. д[28].
Если учитывать тесные отношения Новгорода и Польши, а также очевидное сходство богословия гуситов и русских еретиков, то вполне можно предположить, что между ними существовала какая–то связь. Так, например, гуситы не признавали церковной доктрины о преосуществлении даров и рассматривали их всего лишь как символы, включали евангельское ногоомовение в обряд вечери, признавали верховный авторитет за Священным Писанием, отвергали институт монашества, поклонение мощам и иконам. «Почти несомненным кажется нам то, что… наши жидовствующие, по крайней мере большинство их, были отпрысками западно–европейского гуманизма. Укрепляет нас в таком предположении тот факт, что к «ереси» примкнули наиболее образованные русские люди не только светские, но и духовные, не исключая митрополита Зосимы»[29].
Таким образом, расцвет анализируемого движения в конце XV века обусловлен, на мой взгляд, двоякими причинами. Во–первых, это никогда не прекращавшиеся на Руси внецерковные движения, носившие выраженный протестантский характер и затрагивающие весьма широкие массы людей. Во–вторых, представляется возможным следующее: тот факт, что жидовствующие предложили довольно четкую богословскую базу и что между Русью и Западом уже существовали дипломатические и деловые сношения, косвенным образом указывает на то, что распространенное у нас «вольнодумство» получило теоретическую подпитку со стороны зарождающегося западного протестантизма. Механизм этот кажется вполне дееспособным. Конечно же, западные идеи привез не таинственный еврей Схария (если он действительно существовал и привез какие–то идеи, то вряд ли они как–то повлияли на рассматриваемое нами движение), а кто–нибудь из великокняжеского окружения. Таким человеком мог быть, к примеру, Федор Курицын, не раз путешествовавший по Европе и уже на заре своей дипломатической карьеры проведший три года в Венгрии при дворе блестящего мецената и покровителя гуманизма короля Матвея
