– Ну, конечно, – примирительно произнесла она. В ее тоне не было и намека на настоящее согласие, и это заставило Элизу нахмуриться сильнее прежнего. Пока она раздумывала над колкостью, которую можно было бы бросить в ответ матери, Фелис протяжно вздохнула. – Что ж, мне нужно сходить в деревню. Скоро вернусь.
Она с раздражающе довольным видом перемотала ниткой длинные вьющиеся волосы, поправила накидку, выторгованную у иноземных купцов на последней руанской ярмарке и, напевая что-то себе под нос, вышла из дома, не забыв напоследок скорчить рожицу дочери и племяннице.
Элиза несколько мгновений напряженно стояла, глядя на дверь, будто ожидая, что мать вернется и скажет что-то еще. Фелис, похоже, возвращаться не собиралась, и Элиза с тяжелым вздохом опустила плечи, понурив голову. Переведя дух после этой незначительной перепалки, которая отчего-то вымотала ее, она повернулась к сестре.
– Почему она так говорит? – Голос Элизы прозвучал умоляюще протяжно.
Рени сидела на скамье и рассматривала пейзаж за окном. В споре тетушки и сестры она не участвовала, и Элиза даже не могла с уверенностью сказать, что Рени слушала их – с нее бы сталось все это время витать в своих фантазиях.
– А тебе самой Гийом разве не кажется симпатичным? – прозвучал невинный вопрос. Рени моргнула, внимательно посмотрев на сестру.
– Мне… – Элиза хотела возмущенно сказать «нет», но запнулась, вспомнив глаза юного графа. Они были цвета льдинок, в которые превращается вода в самые холодные зимы. А какая у него обаятельная улыбка, какие широкие плечи…
«Дерьмо!» – выругалась про себя Элиза, вспоминая бранное слово, услышанное среди селян. – «И о чем я только думаю?!»
Между тем она осознала, что уже несколько невыносимо долгих мгновений стоит с мечтательным видом, а запланированное «нет» так и не сорвалось с ее губ. Рени, глядя на сестру своими выразительными зелеными глазами, продолжала молча ждать ответа.
– Мне он… может, и нравится, – нехотя призналась Элиза, поняв, что ложь будет звучать неубедительно. – Но почему мама говорит «твой»? Какой же он «мой», если он… хвастался мне, как «прелюбодействовал», – она поморщилась, произнеся это слово чересчур едко, – с девушкой, которая прислуживала его матери?
Воспоминания о рассказе Гийома захлестнули Элизу неприятной волной, резко оборвав ее речь. В памяти навязчиво воскресали образы: слова Гийома, его самодовольный вид, его смешки и ужимки. В тот день в душе Элизы заворочалось какое-то жгучее, болезненное, нечеловечески сильное чувство, и теперь оно вновь заполнило все ее существо.
«А если оттаскать эту глупую девицу за волосы, толкнуть в заросли крапивы и не выпускать, пока она будет визжать от боли, он все еще будет считать ее привлекательной?» – со злостью подумала она, вспоминая восторженный голосок и до отвратительности нежный облик той девушки. Руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
Поняв, что надолго задержала дыхание, Элиза резко выдохнула и усилием воли заставила себя отвлечься от болезненного наваждения. Разжав ладони, она посмотрела на них и обнаружила отметины от ногтей, вдавившихся в кожу.
– Я не знаю, почему тетушка так сказала, – честно ответила Рени. Элиза понятия не имела, заметила ли сестра перемену в ней, но была благодарна за то, что она ничего на это не сказала. – Думаю, лучше переспросить у нее, когда она вернется.
– Да, – вздохнула Элиза. – Ты права.
Нужно было отвлечься, занять себя чем-нибудь.
Оглядев помещение, Элиза начала собирать посуду и относить ее к стоявшему на столе тазу с водой. Резкость движений выдавала ее напряжение, но затея сработала: навязчивые воспоминания и неприятные чувства отступили.
– Вот. Ты оставила, – услышала Элиза и едва не вздрогнула: Рени приблизилась очень тихо. В руках она держала миску, забытую сестрой. Не спрашивая разрешения, Рени встала рядом, окунула миску в воду и принялась оттирать ее от зеленоватых травянистых разводов.
– Спасибо, – улыбнулась Элиза.
Не мешая друг другу, сестры продолжили работать в тишине.
