Я говорил одному чинодралу: возьмите нас с Легостаевым, вложитесь, спродюсируйте нашу линию развития, развивайте тандем по принципу контраста, и Вы получите двух людей, которые будут больше, чем братья Гэллахеры; слабо? Этот чинодрал сказал мне: что до Ильи, мы уже думали об этом. Что до тебя, мы тоже думали, но ты – безнадежен. Ты – жертва эпохи эпатажа. А Илюшу мы сделаем ДиКаприо. В его стержень мы верим. Мы хотим, чтобы его обложки, его плакаты гуляли по стране… Меня, конечно, трудно заподозрить в альтруизме, но тогда я подумал: во-первых, слава Богу, что хоть кому-то везет, во-вторых, интересно посмотреть, что получится.
А ничего не получилось. План не был претворен в жизнь. Я сижу, ломаю башку – почему? Ответ, который лежит на поверхности, потому что удобен и абсолютно адекватен нашему менталитету, который отродясь не водил хлеб-соль с аналитикой: начальники плохие, жмоты, скупердяи, испугались инвестиций в красивое будущее. Но это полуправда.
Я сейчас сброшу маску лжеприятеля Легостаева и буду ему истым товарищем – таким, который рубит правду-матку. Я считаю, что основная причина того, почему И.Л. не заткнул за пояс всяких уродов, – в нем самом, в его квелости, в рыхлости, в сырости, в интеллигентском раздолбайстве. Начальники, конечно, редкие уроды, но каков сам герой!
Вульф мне как-то сказал: ну чего ты привязался к нему? Он – другой. Из другого теста, другой группы крови. Ты пьешь чай вприглядку, он – вприкуску. Тебе нужна эта суета вокруг тебя, ему – нет.
Опять двадцать пять! Ну иди тогда, как говорит Фоменко, к станку и паши. Ты же приперся в это самое низкопробное из искусств и морщишься от слова «раскрутка»? У кого нет тщеславия, тот сюда не суется. Не верю, что у И.Л. его нет. Нет желания вкалывать! А вот эту херню типа «слава мне не нужна» — оставьте при себе. Но жизнь скрутила Илью. Я вижу: теперь все, о чем я пишу, его занимает. Не поздновато ли? Теперь, чтобы выстрелить, ему нужна мощная, фак. передача. В которой, кроме его голливудской улыбки, было бы видно, что он – первостатейный профи. Ему нужно нажать на все кнопки. И тогда отсосут все.
Клянусь, готов сделать это первым! Я бы взялся его продюсировать – такой культ пропадает! – но кто же будет заниматься мной, горемычным?
В каждом городе, где гастролирую, спрашивают про Пугачеву (дружу ли с ней после эксцесса?) и про Легостаева: «Как он там? И как Вы к нему относитесь? Как? Туда-сюда. Но достоин большего. Отношение? Люблю.
А начальникам, не давшим ему расправить крылышки, я бы все-таки выколол зенки. Какую сказку похерили, ублюдки!
Отар Кушанашвили и Лера благополучно покинули «Партийную зону» и перешли работать в «МузОбоз».
Для кровяного давления ко Дню радио
…Сам-то я люблю, когда радио не визжит. Мое радио «КП», не визжит (если не брать в расчет меня, на визгах построившего карьеру), но разговаривает, и я нахожу большинство разговоров толковыми.
7 мая – День радио, и я обязан открыть, что люблю радийщиков наинтенсивнейшей любовью. И – ненавижу тех, кто полагает людей, работающих на радио, поверхностными любителями синекуры.
Эти люди, которые, как это бывает с людьми в полемическом запале, мягко говоря, упрощают, просто не знают Кирилла Кальяна – живую реликвию отечественного радио, интеллектуала лукавого и балагура, ходячего ужаса для людей с каменными рожами. Он молод, но, сдается, на радио уж целый век.
Антон Челышев при первом знакомстве производит впечатление «упадочного поэта», на поверку – растущий стремительно человек, знающий даже слова «стагнация» и «парадигма».
Антонов и Шевцова каждое утро возвращаются в мир, полный загадок, и самоотверженно с миром фехтуют, не забывая при этом фехтовать друг с другом. Оба при этом мастера фигуристо выражаться, а у Кати Ш. дочь, в которую я влюблен, талантливая обаяшка потому что.
Афонина стремительна и сентиментальна. Как будто каждый эфир приближает ее к катарсису.
Инна Поцелуева, когда в кураже, способна принудить эфир стоять перед ней навытяжку, как я, любя, всегда стоял навытяжку перед Леной Ханга, у которой голос назначен для примирения народов.
