Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - страница 157

Шрифт
Интервал

стр.

Из сказанного видно, что, попирая нормы обычного церковного права Византии, русские "еретики" апеллировали к опыту ранних христианских общин, автокефальной Болгарской церкви и собственной церковной традиции. Этот канонический поворот достаточно четко обозначил направление, в котором собирались двигаться Ярослав и новый русский митрополит, в чьих творениях нельзя обнаружить даже малейшего намека на связь Русской Церкви с Константинопольской патриархией: курс был взят на полную церковную автономию.

Церковный устав Ярослава

Это и подтвердил церковный устав Ярослава, изданный в соавторстве с митрополитом Иларионом между 1051 и 1053 гг. Его вступительная статья открывается словами: "Се яз князь великий Ярослав, сын Володимерь, по данию отца своего съгадал есмь с митрополитом с Ларионом, сложил есмь греческий номоканун…" Я.Н. Щапов убедительно продемонстрировал, что заключительную формулу этой фразы следует читать как "отверг греческий номоканон" . Содержание устава Ярослава вполне оправдывает вывод исследователя. Этот церковный судебник определял границы юрисдикции Церкви в древнерусском обществе, исходя из строгого различения понятий преступления и греха. К ведению церковных властей были отнесены грехи всех христиан и противозаконные деяния церковных людей, выделенных в особую сословную категорию еще церковным уставом Владимира. Дела исключительно "греховные", то есть нравственные нарушения мирянами божественного закона - волхвование, браки в близких степенях родства, вкушение недозволенной пищи и т. п., - разбирались епископским судом по церковным законам, без участия княжеского судьи. Дела "греховно-преступные", с элементами физического и материального вреда для другого человека или нарушения общественного порядка (умычка девиц, оскорбление женской чести словом или делом, прелюбодеяние и т. п.), подлежали суду совместному, княжеско-епископскому. Князь судил и карал провинившегося вирой (денежным штрафом), делясь пенями с митрополитом. Наконец, дела "духовные", то есть преступления, совершенные лицами церковного ведомства, поступали на суд епископа. Правда, князь оставлял за собой право вмешаться в судебное разбирательство, если церковные люди были повинны в "татьбе с поличным" и "душегублении". В этом случае вира делилась "наполы" (пополам) между митрополитом и князем .

Будучи, несомненно, христианскими и церковными по существу, нормы устава Ярослава тем не менее находятся в кричащем противоречии с положениями греческого церковного права: "Это, во-первых, отнесение в уставе исключительно к церковной юрисдикции поступков, которые по византийским нормам ей не принадлежали, а были подведомственны светской власти, хотя церковь налагала за них, в свою очередь, как за грехи, епитимью. Таковы поступки, которым посвящены основные статьи устава: похищения, изнасилования, разводы, рождение ребенка незамужней, прелюбодеяние, брак в близких степенях родства, двоеженство, скотоложество, оскорбление словом и действием, кражи. Это различие усиливалось тем, что церковь по уставу Ярослава должна была рассматривать дела, которые неизвестны ни церковной, ни светской юрисдикции в Византии, например ответственность родителей за невыдачу замуж дочери, за превышение власти при насильственной женитьбе детей, убийство во время свадебных игр и прочее. Во-вторых, формы наказания… виры и продажи в денежном выражении в пользу митрополита, кроме возмещения потерпевшему. Византийская церковь не присуждала гражданских наказаний, и церковное наказание не сопровождалось гражданскими последствиями. Канонические правила предусматривали только церковно-дисциплинарные средства воздействия: увещания, епитимью, отлучение от Церкви. В-третьих, судебный иммунитет духовенства, монашества и лиц, зависимых от Церкви, относительно светской власти, в частности князя, провозглашенный в уставе" .

Совершенно очевидно, что, составляя свой устав, Ярослав сверялся не столько с греческой Кормчей, сколько с церковным законодательством своего отца, над гробом которого Иларион заверял усопшего, что сын его и наследник, "благоверный каган наш Георгий", "не рушаща твоих устав, но утверждающа".


стр.

Похожие книги