Все никак не укладывалось в голове произошедшее, и было до слез обидно за гибнущий сезон, за свой труд и свои надежды, за сорок пять булок белого хлеба, который специально для него пекли на пекарне, за "буран", который он волок сюда по порогам за столько верст, за новую нарточку, которую он с такой заботой делал, сушил все лето березовые доски на полозья, распаривал и гнул их в станке.
Близилось начало охоты. Отлежавшись три дня, и почувствовав себя сносно, он успокоил Степана и ушел к себе в избушку. По дороге собаки нашли соболя. На другой день прошелся недалеко от избушки, убил глухаря. Назавтра пошел настораживать капканы и добыл соболя, большого выходного кота, но радость испортила нарастающая в груди тяжесть. Он снова слег, но если раньше считал случившееся случайностью, помехой, надеялся, что в конце концов все пройдет, то теперь было ясно, что прижало серьезно. Выбраться он уже не мог — Бахта стояла в Воротах. Поговорили с мужиками, решили завтра выйти на связь с деревней и посоветоваться с фельдшером. И хотя больше всего Алексею не хотелось поднимать панику, другого выбора уже не было. Извелся он к этому времени до крайности, надоело передавать в эфир сводки о своем здоровье, надоела неизвестность, гадание, когда не знаешь ни размеров опасности, ни как дальше жить. Как рассчитываться за взятый под будущую пушнину бензин и пульки, доски и шифер? Он ободрал добытого кота — мездра блестела от жира: сытый, значит много корма, значит соболь будет.
К вечеру стало прижимать. Захватывало дух, темнело в глазах, стреляло в шею слева, казалось, будто он чем-то подавился, и было отвратительное ощущение полной беспомощности. Он положил в рот таблетку, их оставалось еще пять.
Наутро связались с деревней, он хорошо слышал высокий тревожный голос фельдшера Тани: "Ребята! Что у вас там?!" Разговаривал Степан, который был ближе к деревне. У Алексея как назло сели за лето бакенские батареи и рация хорошо работала только на прием, поэтому он вступал лишь изредка, то и дело выключаясь, чтоб дать батареям отдохнуть. Таня побежала советоваться к начальнику участка, тот не стал долго думать и вызвал санзаданье.
Нужно было еще найти Алексея в тайге, и решили что вертолет из Туруханска прилетит в деревню, возьмет сопровождающего, они полетят к Степану, и с ним найдут Алексея. Площадку Алексей присмотрел еще накануне, этот был тот самый мысок метрах в пятистах от избушки, где он таскал рыбу на спиннинг.
Пока все это решалось, ему полегчало, и снова закрутились в голове мысли, что надо было отлежаться и никого не будоражить.
Вертолет обещали вечером. Его ждали в деревне, все сидели на связи и ждали известий. Алексей утащил понягу, лыжи, беря все это в надежде вернуться и доохотиться, увел собак, за которых было обидно больше всего: он-то понятно, а они за что страдают? Собак он привязал к поняге и побежал в избушку за оружием по натоптанной в снегу тропинке, а когда возвращался, недалеко от площадки встретил собак — они, высунув языки и виляя хвостами, тащили понягу обратно. Потом он прибрал в избушке, поднял на лабаз какие мог продукты. Оставалась много рыбы и хлеб в прибитом к елке ящике — о хлебе он переживал особо: — может вернусь еще, или Степка, будет время, приедет.
В этот день вертолет так и не прилетел. Вертолетчики решили не залетать в деревню, а охотовед из Верхнеимбатска, куда они подсаживались по пути, неточно указал место, и Алексея искали в других избушках. Он слышал тарахтенье вертолета за хребтом, но ничего не мог понять и поделать, только стоял, сняв шапку и вглядываясь в закатное, цвета топленого молока, небо. В конце концов пришлось вернуться в избушку, затопить печку, достать с лабаза спальник и ждать утра.
Утром пилоты полетели к Степке. Мужики сидели на связи и матерились, Степка то и дело выходил на паберегу слушать, а потом вдруг быстро сказал: "Летит, мужики". Алексей упаковал рацию и пошел на площадку — в запасе было минут пятнадцать. Груз лежал на снегу: поняга, лыжи, оружие, мешок с рыбой — кормить собак, пока он будет в больнице, и гостинцы в деревню — сиги, два звена тайменя. День стоял солнечный, с редкими снеговыми облаками, голубым небом и неярким зимним солнцем. Еле сдерживая дрожь в ногах, Алексей стоял у края леса с собаками на веревке. Вертолет, хлопая лопастями, вскоре показался из-за лиственниц. Уже трепетали кусты, перехватывало дыхание от снежного ветра и рвались на веревке собаки, и в Алексее тоже все рвалось и трепетало, вилось жгучей каруселью, в которой будто сложилось святое облегчение всех тех, кого когда-то так же вызволяли из беды, все передряги этих трех недель и животный страх потерять навсегда тайгу.
