— Именно его, госпожа.
— Что он такого сотворил, чтобы о нем пели, чтобы его прозвали Золотым, словно он Ажве́йпша — божество охоты или Заусха́н — божество оспы? — спросила Енджи-ханум.
Девицы, задетые словами госпожи, страстно, перебивая друг друга, заговорили о Золотом Шабате:
— Как же ты могла не слышать о Золотом Шабате, в котором семь красных змей!
Енджи-ханум слушала щебет девушек как в полусне. Они, перебивая друг друга, говорили и говорили о Золотом Шабате. Княжна устала поворачивать голову то в одну, то в другую сторону. Многое из услышанного о нем похоже было на небылицы. Но нечаянно поняла она одно: здесь все, в том числе и эти девушки, думами и сердцем были с этим абреком.
— Стало быть, Золотой Шабат — враг всех, на чьих плечах эполеты? — спросила она.
А они, обрадованные, что она их поняла, дружно воскликнули:
— Да, да, госпожа!
— Стало быть, он и моему мужу враг?
Девушки растерянно поникли головами, поняв, что сболтнули лишнее.
А Енджи-ханум нужно было, чтобы румянец, занявший ее щеки, девушки приняли за румянец гнева.
— Стало быть, — продолжала она, все больше и больше загораясь, и на зардевшихся ее щеках с обеих сторон образовались пунцовые ямочки, так что она предстала девицам в том виде, который сводил с ума несчастного Соломона. — Стало быть, ваш Золотой Шабат — враг и моему брату? Ведь мой светлый брат, как и положено владетелю Абхазии, в самом высшем чине!
Девушки растерянно молчали.
— Твой брат тут ни при чем, княжна!.. Твой брат — да будет благоденствие его вечно! — светлый господин наш, и его имя произносят первым, когда обращаются к богам с сердцем и печенью жертвенных животных в руках, — наконец тихо сказала старшая из них.
Енджи-ханум хотела возразить, но слово замерло и растаяло на кончике ее языка. Ибо тут же подумалось ей, что девушки могут испугаться, замкнуться и после этого выведать что-то у них можно будет только силой. А она хотела знать все; она решила стать здесь хозяйкой и властительницей. К тому же об этом самом Золотом Шабате ей хотелось все время слышать, и она не могла объяснить себе почему. Енджи-ханум присела. Девушки, растерявшиеся было, думая, что госпожа обиделась, заметили, что она задумчиво улыбается чему-то, и перевели дух.
Мать Маршанов, Берзег Гупханаша, была древней и вещей, как ворон. Говорили, что она дьявольскими кознями обманула самого бога смерти и он уже не может ее поторопить. Никто не мог сказать, сколько старухе лет; считалось, что ей далеко за двести. Все Маршаны без исключения называли ее Древней Матерью, но вряд ли кто-либо знал, она мать отца их деда или мать деда их деда. Высохшая, кожа да кости, она сиживала в мягком кресле. Воды и вина не пила, за день довольствовалась кусочком сухой лепешки.
По обычаю, мать живет в доме младшего сына. Но у Шабата и Ешсоу, младших из братьев, не было своих домов, и Гупханаша жила в доме Батал-бея. Это было не так-то близко от белого замка Уарды, но разве могла свадьба Химкорасы пройти без Гупханаши! Ехать верхом, конечно, Мать была не в состоянии, и когда пришел день свадьбы, для нее соорудили нечто вроде носилок и, водрузив на них кресло со старушкой, понесли ее в Уарду. С утра до вечера преодолевали они путь, который обычный мужчина мог пройти в три часа. Часто приходилось останавливаться.
Старуха быстро уставала, и носильщики сходили на обочину. А когда снова пускались в путь, люди высыпали на дорогу, чтобы увидеть воочию Берзег Гупханашу. Дети бежали рядом с носилками, старшие шли чуть отставая. Издалека могло показаться, что несут покойника. Но та, которую несли, беспрестанно острословила. Язычок ее трепетал во рту — единственно живой и влажный. Поравнявшись с очередной поляной, по приказу старушки шествие останавливалось; сходили на поляну и устраивали хоровод. Аураа́ша[4], не дергайтесь, словно вы ачипсе, не важничайте, словно вы бзыбцы, не щипайтесь, словно вы абжуйцы. Старушка глядела на хороводивших и шевелила губами. Пусть попляшет босая голь, небось не растрясут они свои пустые желудки. Аурааша. О, древний Маршан Адлагико, придет домой — вши заедают, выйдет из дому — заимодавцы облепляют. Древний Маршан, зовущийся Адлагико. Адлагико был ее муж. А может быть, не муж, а даже свекор, а может быть, и сын. Аурааша. Когда старушка начинала говорить, спутники наклонялись к ней, подставляя ухо, затем громко произносили народу ее новую остроту. Семь раз останавливались на пути. Даже перейдя Багадский мост, даже будучи уже на подступах к замку Уарде, пришлось передохнуть еще три раза. Поднимая руку, тонкую, тоньше палки, она благословляла обгоревшие жилища, детей, босиком ступавших по грязи. Благословляла нищие селенья, крестьян, тревожно поглядывавших вниз, на равнину. Ниḓмирах-чи́мирах
