— Я все могу объяснить. Я его раньше начал, понимаете, до того, как вы меня взяли. На лечение, я имею в виду. То есть от антиобщественного поведения. А закончить не мог. А потом, как-то вечером в баре работал, оно вдруг пришло. Как бы из-за спины само хлынуло. Замечательно, если вы извините меня за подобное выражение. Ну, я послал, а они напечатали. Как бы последний привет, если можно сказать. Может быть, даже можно сказать, посмертный. А потом никаких уж стихов, нет, больше никогда. — Последняя фраза, пожалуй, чересчур заискивающая, слишком нарочито старомодная барменская. Доктор Уопеншо на нее не клюнул. Вместо этого он гневно встал и крикнул:
— Правильно, правильно, повеселись за мой счет. — Прошагал к столику возле пустого камина, схватил с него человеческий череп, угрожающе замахнулся на Хогга. — Не можешь или не желаешь понять, предатель, что это твое предательское излияние видели, вот именно, видели. Шортхаус видел, для тебя — доктор Шортхаус. Ты, умышленно затевая предательство, не знал, кто такой доктор Шортхаус, тогда как доктор Шортхаус — автор «Поэтического синдрома», «Искусства и спирохеты» и прочих стандартных клинических трудов. Шортхаус видел, и Шортхаус мне показал. — Он двинулся к Хоггу с горящими упреком и гневом глазами, держа череп в обеих руках, точно пудинг. — И тогда, — вскричал доктор Уопеншо, — я вышел полным дураком, потому что с Шортхаусом говорил уже про твой случай.
— С доктором Шортхаусом, — вежливо поправил Хогг.
— Теперь видишь? Видишь? Я хвастался, будто ты излечился, а ты снова взялся за проклятые стихи. — Он гневно сунул пальцы в глазницы черепа, но сам череп выдержал.
— Если вы беспокоитесь насчет своей верстки, — по-прежнему вежливо сказал Хогг, — я вам с радостью помогу с корректурой. Я имею в виду, надо поправить, сказать, что, в конце концов, я не вылечился, случай мой неудачный. Если от этого будет какая-то польза, — смиренно оговорился он. — Понимаете, — объяснил Хогг, — я все знаю о правке, которая вносится в верстку. Знаете, вы же знаете, я был профессиональным писателем (я имею в виду, вы ведь меня от этого старались вылечить, правда?), а для вас, настоящего доктора, это, в конце концов, просто какое-то хобби. — Он попробовал улыбнуться доктору Уопеншо, потом черепу, но отреагировал только последний. — Я всем буду рассказывать, что действительно вылечился и что этот сонет — просто какой-то остаток от старых времен. Или что тот олух «К» фактически не я, а кто-то другой. Шортхаус в любом случае никому ничего не расскажет, правда? Я имею в виду, вы же, врачи, друг друга поддерживаете, должны поддерживать, правда? Могу даже написать в какой-нибудь ваш журнал, — шире размахнулся Хогг, — в «Ланцет», «Скальпель» и тому подобное.
Доктор Уопеншо впился в череп сильными волосатыми пальцами с крепкими ногтями, но череп, словно вспомнив промелькнувшую в голове Хогга строчку Хаусмена[28] о нерушимости человеческого костяка, только ухмылялся в бронированном благодушии. Потом доктор Уопеншо как бы всхлипнул, точно череп принадлежал Йорику. Потом вроде решил швырнуть его в Хогга, но тот наклонился за «Kvadratnymi kluchami», упавшими на пол. Доктор Уопеншо положил череп обратно на стол, глубоко вздохнул и крикнул:
— Вон! Вот из моего кабинета, черт побери!
— Я, — сдержанно сказал Хогг, еще стоя на коленях, — пришел только по вашему распоряжению.
— Убирайся прочь! Я потратил знания, время, терпение и любовь, — да, черт возьми, — на твой случай, и вот какую получил благодарность! Хочешь карьеру мою погубить, черт возьми, вот и все!
Хогг, позабыв, что стоит на коленях, столь же сдержанно сказал:
— Знаете, в книгу всегда может вкрасться так называемая опечатка. Со мной однажды было. Вместо «прихотливый» напечатали «похотливый». Я бы с большой радостью вам помог, правда. В любом случае, если дело окажется хуже некуда, всегда можно изъять всю главу, вставить что-то другое. Только, — серьезно добавил он, — надо проследить, чтоб объем точно такой же был. Нынче вечером можете сесть и чего-нибудь написать.
Доктор Уопеншо бросился к стоявшему на коленях Хоггу, рванул его за воротничок.
