— Shurbit tamaatim, — истекал слюной Али Фатхи, по-прежнему срезая с подошвы тоненькие пластинки, словно с ресторанного копченого лосося. И сразу же, как будто он взывал к источнику джинджили — конопляного масла, — дверная ручка начала поворачиваться. Али Фатхи перехватил нож, держа его наготове. Дверь открылась, вошел Вахаб. Выскочили в улыбках и застучали зубы обнимавшихся мужчин, в полноте громких, воркующих гортанных приветствий — юм-юм-юм — горла прочищались от слизи через дыхательные пути. Эндерби наблюдал с отвращением, фактически в последние дни не слишком думая о сексе любого типа применительно к себе и к любому другому. Али Фат-хи тискал дружка, по-прежнему зажав нож в руке, которой постукивал его по хребту, выставив перед Эндерби в ухмылке все зубы.
— Le patron de l`Acantilado Verde, est-il revenu?[93] — холодно спросил Эндерби.
— Pas encore[94], — ответил Вахаб.
Вахаб был мавром, поэтому Али Фатхи презирал его душу, хотя явно любил тело. Вахаб бежал из Тетуана от неприятностей, залег поглубже, пока жар не остынет. Почти целый день пытался воровать. В данный момент, когда вечер, науськанный пунктуальным муэдзином, готовился сорваться с цепи, он с усмешкой на время оттолкнул Али Фатхи, стащил длинную полосатую ночную рубашку с пришитым капюшоном. Внизу оказались синие джинсы и рубашка хаки (возможно, армейская американская). К поясу была привязана кенгуриная сумка, откуда он начал вытаскивать скудную неразборчивую добычу, предъявляя Али для восторгов. Вахаб был не очень хорошим вором, бежал безусловно не из-за воровства; может быть, просто плюнул в портрет короля. Изображая скромную улыбку, выложил на койку пару черствых печений, которые макаются в кофе на столиках в открытых кафе, и одну сигару «севилья». Потом выудил круглую жестянку с английской этикеткой. Эндерби прочитал, что это коричневый крем для обуви, но Али Фатхи схватил ее с воркованием гастронома, веря, видимо, в эксклюзивный (в связи с изысканной ничтожностью баночной порции) паштет.
— Pour les bottines, — посодействовал Эндерби. — Ou pour les souliers. Pas pour manger, vous comprenez[95].
Лично в этом убедившись, Али Фатхи с Вахабом затеяли нечто вроде супружеской перебранки. Эндерби вздохнул, ненавидя гомосексуальные публичные разборки. Вскоре Али Фатхи уложит Вахаба в постель; может быть, они примутся утешаться эротической тонкостью, именуемой soixante-neuf[96], которая напоминала Эндерби знак Рыб в газетных гороскопах. Или элементарной стонущей содомией. Эндерби для них бесчувственный предмет обстановки, фактически, единственный в комнате, кроме двух коек. Другой мужчина, Сурис, возвращается очень поздно, нередко после того, как улягутся Али Фатхи с Вахабом, и тогда совершается неизбежное в милостивой темноте. Койка для троих мала, поэтому поднимается крик и возня на полу, в момент синхронного тройственного апофеоза дребезжат окна и койки; та, на которой покоится усталый, но лишенный сна Эндерби, трясется с головы до ног. Сурис нисколько на мышь не похож[97]. Очень толстый, потеющий каким-то сырым маслом, он кого-то очень тяжело покалечил на окраине Касабланки. Нередко клялся, что абсолютно нечаянно, в неизбежном побочном результате процесса, нацеленного главным образом на удовольствие. Перестав изображать Лаокоона, эта троица (видел Эндерби при свете луны, откуда как бы мрачно поглядывала мисс Боланд) порой обменивалась рукопожатиями, пусть даже не от души, как бы по завершении раунда рукопашной борьбы. В определенном смысле так оно и было, хотя с тремя участниками и без денежных призов. Сурис пару раз пробовал после этого влезть в постель к Эндерби, но Эндерби не пустил. Поэтому самому молодому Вахабу часто приходилось спать на полу в своей хламиде, как будто в пустыне. Он иногда кричал в беспокойном сне, ревел верблюдом. Никому жизни не было.
— Moi, — сказал Эндерби, сунув в карман коричневый крем для обуви, — j’essayerai à le vendre ou, à moins, à l’échanger pour quelquechose de comestible.
— Tu sors?[98] — спросил Али Фатхи, уже обняв Вахаба за шею.
Эндерби не понравилась подобная фамильярность. И он хмуро кивнул. Ухожу. Пора пойти выяснить, что с ним самим происходит в связи с неминуемой кончиной Йода Крузи. Похоже, в Скотленд-Ярде никто ничего не делает. Время от времени непременные сообщения насчет хода расследования, но почти все газеты сосредоточились теперь на Йоде Крузи, — не на очередной ежедневной жертве обычного покушения на убийство, а на умирающем боге. Палач как-то сдвинулся в тень, облагородился, стал безличным предопределенным агентом влияния темных сил, гордым и молчаливым во Фрейзеровой роще. Только английская полиция воспитана не на Фрейзере, а на Мориарти, и Эндерби был уверен, что она что-то скрывает. Возможно, поджаривает Джеда Фута в камерах под рекой. А может быть, прячется в плащах под шляпами тут, на морском танжерском ветру. Пора навестить ту самую Тошниловку Жирного Белого Пса, посмотреть, не прислал ли письмо Джон-испанец через своего брата Билли Гомеса, если Эндерби правильно помнит имя.
