— Как дела, мой Эмир? — спросил он, погладив меня по волосам.
Я пожал плечами, он снова надел шляпу и вошел в свою комнату. Когда я спросил Эдо, почему его родители не разговаривают друг с другом, он ответил:
— Он считает, что она ему изменила, но она тоже знает, что он ей изменял. В итоге расплачиваемся мы с Дуней. Перед тобой, по крайней мере, он снял шляпу, меня он вообще в упор не видит, когда проходит мимо!
Теперь я понимал, что означала фраза дедушки: «Другие занимаются сексом, а я кисну в ванной!»
* * *
Граммофон господина Фишера находился в маленькой комнате, где Сабина и Аида проводили почти все свое время. Они слушали «Битлз» часами напролет и не пропускали ни одного концерта Джорджа Марьяновича. Однажды они взяли меня с собой на его выступление в Дом культуры полиции. Как они мне объяснили, Джордж доходил до экстаза к концу песни Адриано Челентано «Venti quarto mille baci!».
— Стриптиз! Стриптиз! — кричала толпа.
Джордж снимал свой пиджак, раскручивал его над головой и бросал в зал. Это и был «стриптиз».
* * *
Вернувшись домой после концерта, Аида и Сабина исполнили специальный номер. Они вертелись на месте и жевали свою жевательную резинку. Они танцевали твист, наклоняясь вперед, выпячивая ягодицы, и обменивались жевательной резинкой, растягивая ее.
— Эти «Битлз» просто супер, песня «Мишель» — настоящий Тито! — восторгалась Аида.
— Господи, Аида, как ты можешь говорить такие глупости! — упрекнула ее Дуня.
— Почему глупости? Я просто говорю, что песня мне нравится. Как Тито.
— Но как ты можешь оскорблять Тито?
— Я его не оскорбляю, я говорю что песня — классная, совсем как Тито!
— Тито — это табу, о нем нельзя спорить, — вмешался один из квартирантов, так называемый Котник, который тоже находился в «возрасте полового созревания».
Он был партийным секретарем второго лицея Сараева и явно питал нежные чувства к Дуне. Я видел это по его очкам, которые запотевали, когда он смотрел на нее. Эдо недолюбливал его. Когда я позже спросил об этом свою мать, она не задумываясь ответила:
— Братья не любят, когда их сестры интересуются другими мальчиками.
— Но ведь сестра все равно не может выйти замуж за своего брата, так не принято! — воскликнул я, и мать посмотрела на меня с удивлением.
* * *
Но Эдо, читавший книги, заткнул рот Котнику:
— При социализме не может быть табу. Табу — удел религий, а не продвинутого общества. Поэтому следует разрушать все табу!
Котник недовольно замолчал. А Эдо после этой короткой тирады удалился в свою комнату, чтобы рисовать портреты. Тогда Котник вновь осмелел и вернулся к своему первоначальному мнению о Тито и социализме.
Я сгорал от желания принять участие в дискуссии о Тито и рок-н-ролле, но не знал как. И тогда мне пришла в голову мысль рассказать свой сон о жезле Тито. С первых же слов Котник уставился на меня такими круглыми глазами, что я поспешил изменить главное действующее лицо своей истории. Я принялся рассказывать свой сон от имени одного из моих школьных товарищей. В конце моего рассказа, когда я дошел до эпизода, где мой воображаемый герой бьет Тито жезлом, он со вздохом покачал головой.
— Это ерунда, — заявил он. — Вот я слышал, что в нашем колледже есть один черногорец, отец которого хотел бы работать на почте. Чтобы ставить штемпели на лицо Тито всякий раз, когда нужно погашать марки! Вот таких следует расстреливать. К стенке — и пулю в голову!
Я похолодел.
И тогда я осознал, что мои сны были опасны. Все согласились с Котником, лишь Златко Бежич, жилец с первого этажа, сидел молча. Его отец был религиозным мужчиной, практикующим мусульманином, и сын не высказывал своего мнения ни о Тито, ни о «Битлз». После этой сцены я решил называть Снежану Видович «Тито», чтобы избежать неприятных последствий своего сна и ничем не выделяться среди других. В этом решении не было ничего необычного. На нашей улице, когда какой-нибудь парень восхищался красотой девочки, он говорил: «Дружище, она красива, как Тито!»
А когда кто-нибудь забивал удачный гол на футбольном матче, раздавались возгласы: «Какой гол! Настоящий Тито!»
