ХХ. Ведь у меня жена и дети.
АА. Тоже мне - новость! Я же первый о них и вспомнил. Да, у тебя жена и дети, и именно потому ты к ним не вернешься. К чему подвергать опасности семью. Ну как, остаешься со мной? (Пауза.) Останешься, останешься, я уже вижу, что останешься. Будешь к Рождеству подарки детям посылать, они это любят. А что касается жены... Ты уверен, что она так уж сильно в тебе нуждается?
ХХ. Нет...
АА. Вот видишь, как хорошо все складывается...
Слышен звук приближающейся сирены.
ХХ. Горит где-то.
АА. Надеюсь, не здесь.
ХХ. У нас?
АА. Нет, не у нас. У нас - означает далеко отсюда. Здесь - означает в этом доме.
Звук сирены нарастает.
ХХ. Тут ничего не горит.
АА. Но загорится еще. Ты когда-нибудь слышал о Нероне?
ХХ. Нет.
АА. Это был римский император, который со скуки поджег город.
ХХ (с внезапной заинтересованностью). Поджег?
АА. Он, конечно, мог себе это позволить, поскольку был единственным свободным человеком своего времени. Так что можешь себе представить, как ему было скучно. Вся сумма свободы в одном человеке, чудовищно! Ничего странного, что он этого не вынес, бедняжка... (ХХ обходит все помещение, обстукивает стол и стулья, разбрасывает ногой журналы по полу.) А теперь перенесемся в нашу эпоху. Здесь, в республике, каждый понемногу свободен, меньше, правда, чем император, но зато больше, чем его подданные. Так что каждый скучает пропорционально отпущенной ему свободе. Но, что еще хуже, каждому скучно из-за скуки всех остальных скучающих... Что ты ищешь?
ХХ. Ничего, ничего.
АА. Таким образом, сумма скуки осталась та же самая. Зато шансы поджога со скуки возросли пропорционально числу лиц, пользующихся свободой. И если некогда эти шансы можно было, по скромным подсчетам, представить как один к миллиону, то в наше время они составляют миллион к одному. Иными словами, в пожаре можно нисколько не сомневаться. Что ты делаешь?
ХХ (который тем временем достает из-под кровати свой чемодан и заворачивает подушку и одеяло). Собираюсь.
ХХ. Сам же говоришь, будет пожар, разве нет?
АА. Но не здесь. Пожар начнется наверху, у свободных людей. А здесь, внизу, живут люди императора.
ХХ. Все равно.
АА. Совсем не все равно. Это не наш пожар. Это их пожар.
ХХ. Тоже годится.
АА. Но это не пожар императора. Это пожар республики.
ХХ. Ну и пусть.
АА. У нас нет прав на этот пожар. Нам не следует вмешиваться не в свое дело. Можем, самое большее, постоять под лестницей и понаблюдать снизу, как и подобает рабам. Вид снизу тоже имеет свои преимущества. Например, женщины, бегущие от пожара... Ты получишь великолепную возможность... А кроме того? Что нам до их пожара? И дом это не наш, и свобода не наша. Не суетись, оставь свое барахло. (АА наливает коньяк, с кружкой в руке переходит на левую сторону сцены, встает лицом к залу, боком к ХХ. Тот оставляет чемодан, узел и пса Плуто возле двери и оборачивается к АА.) Я пью за тех, кто не имеет права поджечь себя сам и потому они вынуждены ожидать, пока не воспользуется своей привилегией император. И вот они ждут, в тишине и во мраке, в ходе и оцепенении, пока не озарит их и не согреет эта прометеевская феерия, этот последний, великодушный дар императора. Да, господа. Пока не озарит и не согреет. Ибо ничто так не озаряет и не согревает нас, верноподданных, как хороший, мастерски разожженный пожар. За наших братьев! (Поднимает кружку. Тем временем звук сирены достигает своей кульминации. ХХ гасит свечу. Какое-то время царит полная темнота. Внезапно лампочка загорается ярким, резким светом. Сверху доносится громкий радостный возглас "Ааааа", как это обычно бывает, когда группа людей, собравшихся в одном помещении, приветствует появление света после полной темноты. Теперь АА и ХХ стоят друг против друга лицом к лицу, АА с поднятой кружкой, а ХХ с занесенным для удара топором. Неподвижная сцена, длящаяся в течение нескольких секунд. АА приближается к ХХ и подает ему кружку. ХХ опускает топор и принимает кружку.) Ну, поехали.
ХХ. Никакого пожара нет.
АА. Это не обязательно были пожарные. Могла быть и полиция.
