- Как будто есть за что... - пробормотал Пауль.
- Я слышу тебя, молодой человек.
- Извини, мама.
- Что с тобой такое? Ты снова подрался с Юргеном? Поэтому сегодня вернулся весь мокрый?
- Это была не драка. Он с двумя дружками охотился на меня в Энглишер Гартен.
- Они просто играли.
- Они бросили мои штаны в озеро, мама.
- Может, ты их чем-то разозлил?
Пауль засопел, но ничего не ответил. Это было типично для его матери. Когда у него возникали проблемы, она вечно пыталась обвинить его самого.
- Лучше спи, Пауль. Завтра будет большой день.
- Ах да, день рождения Юргена. Просто замечательно.
- Будут пирожные.
- Которые достанутся другим.
- Не понимаю, почему ты так на всё реагируешь.
Пауль подумал, что это просто неприлично, когда сотня человек веселится на вечеринке на первом этаже, а в это время Эдуард, которого ему даже не позволили повидать, томится в своей комнате на четвертом, но решил промолчать.
- Завтра будет много работы, - добавила в завершение Илзе, отворачиваясь.
Некоторое время мальчик смотрел на спину матери. Комнаты прислуги находились в глубине дома, в полуподвале. Пауля не особо беспокоило, что он живет здесь, а не в хозяйской зоне, потому что другого дома он в своей жизни не видел. С самого рождения он воспринимал это странное положение дел, когда Илзе мыла посуду своей сестры Брунхильды, как нечто само собой разумеющееся.
Через большое окно под потолком проступил тусклый прямоугольник света. Он нес в себе желтое эхо фонаря и смешивался с мерцанием свечи, которую Пауль всегда держал зажженной у кровати, потому что до смерти боялся темноты. Райнеры обитали в одной из самых маленьких комнатушек, где едва помещались две кровати, шкаф и стол, за которым Пауль готовил домашние задания.
Его подавляла эта скудость пространства. Как будто в доме мало имелось свободных комнат. С тех пор, как кончилась война, состояние барона значительно похудело, и это Пауль тоже воспринимал как должное, как смотрел на ржавеющие на поле остатки снаряда. Это было непреодолимое действие времени.
Карты, шептались слуги, качая головами, словно говорили о заразной и смертельной болезни, во всём виноваты карты. В детстве эти комментарии наводили на Пауля ужас, вплоть до того, что когда один из одноклассников принес в школу французскую колоду, которую нашел дома, Пауль стремглав выбежал из класса и спрятался в уборной. Через некоторое время он понял, что проблема его дяди не заразна, но всё равно ужасна.
Когда слугам стали задерживать жалование, они начали уходить. Сейчас из десяти комнат в крыле прислуги были заняты всего три: горничной, кухарки и та, где жили Пауль с матерью. Иногда мальчик не мог выспаться, потому что Илзе всегда поднималась за час до рассвета. Пока слуг было достаточно, она работала экономкой и присматривала за тем, чтобы всё находилось на своих местах. Когда же прислуги стало не хватать, ей пришлось взять на себя их работу.
Поначалу для Пауля эта жизнь с утомительными и скучными занятиями матери или с теми, которыми занимался он сам с тех пор, как себя помнил, казалась вполне обычной. В школе он разговаривал с приятелями обо всём этом, пока не стал достаточно взрослым, чтобы понять происходящее вокруг него, и насколько странно, что сестра баронессы спит вместе с прислугой.
Он то и дело слышал всё те же три слова в адрес своей семьи, когда проходил мимо парт или когда за его спиной захлопывалась дверь.
Сирота.
Прислуга.
Дезертир.
И это слово было худшим из всех, потому что относилось к его отцу. К человеку, которого он не знал, о ком мать никогда не говорила, а Пауль знал лишь его имя.
Ханс Райнер.
Вот так, сквозь слезы и из обрывков разговоров Пауль узнал, что отец совершил нечто ужасное:
(говорят, что там, в далеких африканских колониях),
он потерял всё
(лишился последней рубашки),
а его мать живет на подачки
(служанка в доме собственного зятя, самого что ни на есть барона, можете такое представить?)
тети Брунхильды. И похоже, то, что Илзе не получала за работу ни единой марки, тоже не делало ей чести. Или что во время войны ей пришлось трудиться на фабрике по производству пуль, "чтобы приносить хоть что-нибудь в дом". Фабрика находилась в Дахау, городке в шестнадцати километрах от Мюнхена, и матери едва хватало времени, чтобы встать за два часа до рассвета, распределить работы по дому и сесть на поезд, чтобы попасть на свою десятичасовую смену.
