Рабочие принесли с собой, конечно. Дядя Федя сполоснул из бутылки стакан, стоящий на столе, налил Родиону.
- Шуруй, старшой.
- Отрава, - скосоротился тот, жалостливо поглядывая на дядю Федю, во всяком деле бригадира. - Как только вы ее, стерву, пьете?
- Да как? Так уж. К трудностям нам не привыкать, сам знаешь.
Сдержанно заулыбались, и было понятно, что дело вовсе не в этой старой немудрящей шутке, а просто всем было хорошо - вот так вот собрались и зашли. И Родион радовался, потому что бригада в порядке и зашла полным составом.
- Тебя хоть просвечивали, Родя?
- А вы думаете, эти доктора меня живьем отпустили бы, если б кости потрескались?
- Стал быть, в порядке?
- Как видите! - Родион закурил, затянулся. - Вы сегодня из лесу? А Санька Бирюзов где?
- Уже на север кинули.
- Вертолетом?
- Им.
Дядя Федя обнес всех за здоровье старшого и себя не забыл. Пожарники закусывали кое-чем, молча наслаждаясь законным в начале сезона причастием.
- Вот проклятая погодка! - сказал Родион. - Раскочегарило?
- Кой-куда уже не пролетишь - дымно... Да это ладно, как у тебя-то вышло все?
- Подсобите-ка, - сморщился Родион.
Его приподняли, подивившись, что он нисколько не усох. И даже пошутили: мол, больно уж много в тебе, паря, требухи. Родион бережно опустил ноги с кровати и сел. Лохматый и лобастый, он будто поширел в плечах, когда поднялся, покрепчал с виду. Лицо у него было в синих пороховых конопушках, но совсем молодое, живое и свежее, а руки - как у матерого рабочего. Посетители переглядывались: в порядке, значит, наш старшой - шевелится. И не ослаб, видать, ни капельки, все такой же сбитый, как свитух березовый.
- Что было-то, Родя?
- Идем! - показывая, как низко они летели над первым весенним пожаром, Родион повел над столом левой рукой; указательного пальца на ней не было. - Идем. Санька Бирюзов, я и Гуцких...
Подвыпившие пожарники начали уже перекидываться своими словами и сейчас поталкивали друг друга, чтоб не мешать Родиону, однако тот внезапно оборвал себя:
- Да что рассказывать-то? Живой! Вы лучше меж собой поговорите, а я с вами посижу...
Рабочие замолкли, а чуток захмелевший дядя Федя невнятно сказал:
- Это, я помню, меня подо Ржевом тоже...
Потом заговорили все вместе, плохо слушая друг друга, и Родион засекал только обрывки слов и фраз.
- Я им говорю: вы же все знаете, начальство, в зубах карандаши держите...
- А помните, я еще осенью толковал: тяже-е-елый год будет! Одно дело високосный, а потом лист облетал трудно. Вершинный, считай, до снега держался... Уж эту примету я знаю.
- А нас подо Ржевом полегло, мужики, никто не считал, сколько полегло...
- Ну и что же ты этому начальству?
- Да что? До свиданьица, говорю...
Родион смутно слышал негромкий этот говор и вспоминал первый свой в сезоне вылет, перебирал подробности его, которые никогда не обскажешь так, чтобы в точности передать все.
Платоныч заехал за ними тогда чуть свет, даже выспаться не удалось. Санька дремал в пикапе, а Родиону холодно было от свежего утра. На аэродроме он перетаскал к самолету парашюты и груз, немного согрелся, однако сон еще вязал его тягучими путами.
Лесопатрульный Як воробьишкой попрыгал по летному полю, оторвался от него неприметно и поплыл к Саянским угорьям, что выступали на пустом горизонте прямо из плоской земли. Их уже вызолотило солнце, а равнина еще спала. Под сизой утренней дымкой неровности ее были сглажены, краски притушены. И самолет шел пока в земной тени. Но вот он поднялся до уровня далеких гор, и его облило светом. Родион смотрел через окошко на мокрые еще крылья самолета, на смурую землю и слепящее солнце, чувствуя, что вот-вот оно зальет долину и теплый дух от земли рассеет утреннюю марь.
Внизу потянулась тайга, в ней запетляли речки. Полые воды кое-где еще стояли в луговинах и спрямляли излучины, однако сила их прежняя уже сошла в Енисей. Щетинились голые редкостойные леса, в них пестрел снег, но белого оставалось совсем мало.
Прежние годы Родион соскакивал, когда тайгу уже окидывало зеленым дымом и она дышать начинала. А в такую, полумертвую, не приходилось давно. И не шибко-то манило. Но Родион знал, что стоит ему увидеть пожар, и он сам весь займется.
