Незадолго до приезда в Штаты Хрущёва я, продолжая работу над экскрементами, занялся изучением клеток тканей стенок кишечника, но по-прежнему в тех же целях — получить наиболее рельефный психологический портрет лица, подвергающегося тестированию…
Самый верхний слой клеток, — так называемый буккальный эпителий, очень удобен для исследований. Если вы хотите снять пробу, скажем, с внутренней поверхности щеки человека, — это одно дело. Вы воспользуетесь шпателем. Ну, а мне чем прикажете залезть в прямую кишку Генерального секретаря? Вряд ли он согласится на шпатель! Вот потому-то и применялись слабительные. Они заменяли процедуру взятия пробы соскребыванием…
— Но слабительное применялось неоднократно… Вы не боялись, что неожиданные приступы диареи вызовут подозрения у испытуемого и его охраны?
— Нет, не боялись. Что ж тут противоестественного? Обделаться можно и сидя на троне! Кроме того, перед нами была поставлена задача дать полный портрет. Разумеется, за большие деньги…
Мы знали, что Брежнев возил за собой не только бригаду врачей, но и целую аптеку. Не знали, какие именно лекарства он принимает. Сегодня одно, завтра другое… Поэтому мы были вынуждены многократно прибегать к помощи слабительного…
— А Горбачёв?
— Мне не хотелось бы делать обобщений, но… Судя по тому, что он творит у себя в стране и за рубежом, обделаться, и по-крупному, ему предстоит ещё не однажды…
Скажу вам честно, мой юный друг: к его казусу я уже не имел никакого отношения… Как манипулировали с вашим Горби мои ученики из числа молодых американских учёных, мне известно из их реплик, не более того… Меня же попросту выбросили за ненадобностью, как изношенный катетер, и… забыли! Вслед за этим меня охватила кромешная безысходность… Представьте птицу, которой запретили петь, — со мной произошло нечто подобное: мне перекрыли доступ к исследованиям, а ведь для меня они были парусами, в которые дул ветер жизни! А она, жизнь в Штатах, била меня наотмашь, да и сейчас продолжает… Единственное, что помогало мне латать собственную душу, — любовь к моей больной дочери… Н-да…
Розенталь беззвучно заплакал. Казаченко, не ожидавший такого резкого перехода от разумных рассуждений к драматичному резюме, был потрясён до глубины души.
«Сколько трагизма в его голосе. — подумал Олег. — Нет, он не пытается вызвать жалость и участие, и это были не просто слова. Это — крик, вопль израненной души!»
Казаченко резко вскочил, обнял профессора за плечи, притянул его голову к своей груди.
Однако не прошло и минуты, как Розенталь полностью овладел своими чувствами. Отхлебнув сока, он, будто и не было у него эмоционального криза, продолжил свой монолог.
— Насколько мне известно от моих бывших коллег, биохимическое тестирование Горбачёва дополняли дерматоглификой… Эта новая методика позволяет установить, к каким болезням предрасположен испытуемый, его темперамент и психологические особенности интересующего спецслужбы индивидуума, «объекта», как они говорят. Нет-нет, от биохимического тестирования они не отказались, но на текущий момент приоритет отдан дерматоглифике — науке о пальцевых узорах. Кстати, строго засекреченная штука…
— Скажите, Аркадий Соломонович, а вот эта… дерматоглифика, она эффективнее в создании психологического портрета индивидуума, чем ваша методика?
— Судить вам, Олег Юрьевич…
Розенталь протёр забрызганные апельсиновым соком стёкла очков и поставленным голосом лектора начал вещать.
