Парис пожал плечами и сказал:
— Твой брат и ты дали разные ответы. Но ни твой брат, ни ты не хотите, чтобы мы встретились с Гесионой. Отец огорчится, когда узнает об этом.
Парис поднял тяжелый золотой кубок и стал рассматривать украшения на нем, словно они имели огромное значение.
— Это подлинная цель вашего приезда? — уточнил Менелай.
— А какая у нас еще может быть цель? — удивился Парис.
— Мой брат полагает, что вы лазутчики.
Парис и Эней дружно рассмеялись.
— Зачем бы мы стали лично приезжать, чтобы шпионить? — почти в один голос сказали они. — Как вам известно, лазутчиков на свете хватает, и притом опытных. А мы слишком заметные фигуры для этого.
— Да! Но ни один из этих лазутчиков не получает приглашения за царский стол.
Я желала, чтобы Менелай поскорее замолчал. Его слова звучали тяжело, грубо. Впервые я заметила семейное сходство между ним и Агамемноном.
— За этим столом ведется меньше откровенных разговоров, чем на рынке или на палубе корабля, — возразил Эней. — Царский стол — не то место, где разглашаются тайны.
— Я пригласил вас в свой дом. Я позволил вам видеть то, чего ни один лазутчик не видит, — твердил свое Менелай.
Хоть бы он замолчал!
— Вы пировали в обществе моей жены — честь, которой добиваются многие! — не унимался мой муж. — Вы видели ее лицо, слава о котором идет по всему свету!
— Ты говоришь обо мне, как о породистой свиноматке! — сказала я.
Я рассердилась на него, на его неуклюжие угрозы и нелепые похвальбы. И в это безобразие он пытается втянуть меня. Я перегнулась через стол и, глядя прямо в глаза Энею — Парис сидел рядом со мной, — сказала:
— Наполни свой кубок!
Эней поперхнулся и отодвинулся, смутившись, как сделал бы любой воспитанный человек на его месте.
— Елена! — окликнула мать.
Я выпрямилась и посмотрела на нее.
Менелай закашлялся и поднял кубок.
— Я только хотел сказать, что допустил вас в святое святых — в свою семью.
— Да, — ответил Парис. — Это правда.
Он разлил немного вина из своего бокала и что-то рисовал пальцем на столе, как ребенок. Я посмотрела, что он нарисовал. Красными винными буквами было выведено: «Парис любит Елену».
Мое сердце оборвалось. А если кто-нибудь заметит? Я приподняла левую руку и смахнула буквы, под пристальным взглядом матери. И в то же время его безрассудство привело меня в восторг.
Краем глаза я увидела, как Парис слегка подвинул к себе мой кубок — тот самый, свадебный подарок Менелая, — и медленно отпил из него, приложив свои губы к тому месту, которого касались мои. Я застыла в полной неподвижности, от ужаса только переводила глаза с одного лица на другое.
— Мы незамедлительно возвращаемся в Трою, — объявил Эней: он все видел. — Корабль ожидает нас в Гитионе.
— Разве не в Микенах? — спросил Менелай. — Я думал, вы высадились в Микенах.
— Это так, мы высадились в Микенах, — заговорил Парис. — Но наши люди обошли Пелопоннес и бросили якорь в Гитионе: он ближе. Теперь нам не нужно возвращаться в Микены.
— Я тоже отплываю из Гитиона, — сказал Менелай. — Да, мне уже пора. Простите, но должен покинуть вас.
Он выждал ровно девять дней и ни часом дольше. Его пунктуальность вдруг вызвала у меня досаду.
Он осушил прощальный кубок, сказал несколько слов и показал жестом, что все должны вместе с ним встать из-за стола.
Я обернулась, чтобы сказать официальные слова прощания Парису, и увидела, как он одними губами беззвучно прошептал: «Священная змея». Я прикрыла глаза в знак того, что поняла его. Он назначил мне свидание у алтаря, где обитала священная змея, хранительница нашего дома.
Я царственным шагом вышла из зала вслед за Менелаем и направилась за ним в его покои, чтобы попрощаться. Он шел так быстро, что я отстала.
Я, напротив, шла очень медленно. Во дворце было тихо, ни единого звука.
Я вошла в его комнату, неожиданно темную, хотя в дальнем углу горели одна или две масляные лампы. Из смежной комнаты донесся тихий шепот. Я замерла на пороге, стараясь не выдать своего присутствия, и прислушалась, я понимала, что там происходит, просто хотела получить еще одно подтверждение утреннему открытию и еще одно доказательство правильности собственного решения.
