Раздалось несколько довольно вялых криков.
— Троянцы зазнались, — сказал Терсит. — Окопались около Геллеспонта, не дают нам торговать на всей территории, не пускают к Черному морю. По мне так лучше б они исчезли.
— Троянцы не собираются исчезать. Они так и будут торчать, как колючка у нас в боку, пока мы сами не смахнем их, — заявил Агамемнон.
— У троянцев много союзников среди соседей, — заметил Диомед. — Они могут прийти им на помощь.
— Хватит! — вмешался Менелай. — Вы рассуждаете так, будто война объявлена. А для войны с Троей у нас нет ни причины, ни предлога. И, честно говоря, дешевле платить торговые пошлины, которые они назначают, чем снарядить армию. Таковы законы торговли: обмен, налоги. Своим расположением у Геллеспонта троянцы обязаны богам, так же как мы своим на Эгейском море. Мы должны уважать волю богов.
В зале поднялся глухой ропот, хотя Менелай говорил спокойно и рассудительно. Собравшимся не нужны были разумные возражения — по крайней мере, не этим зимним вечером, в полумраке, разрываемом всполохами факелов.
— Значит, ты хочешь посиживать в своем огромном дворце в Спарте, греть бока у очага, не совершив ни одного подвига, и умереть стариком, о котором на похоронном пире и спеть-то будет нечего? — воскликнул Диомед.
Я почувствовала, как Менелай напрягся. Он не сразу нашелся что ответить.
— Мне кажется… — подыскивал он слова. — Я думаю, лишь от воли богов зависит, будут на наших похоронах петь о подвигах или нет. Каждый должен испить ту чашу, которую послали ему боги. И мирная жизнь — тоже подарок богов.
— А я могу налить в свою чашу чего пожелаю! — крикнул Диомед и высоко поднял золотой кубок.
— Но эту чашу ты получил от других, — опять раздался мой голос: меня вывела из терпения его самонадеянность. — Возможно, ты не так свободен в своих действиях, как воображаешь.
Диомед уставился на меня, потом перевел взгляд на Менелая, как бы говоря: «Уйми свою жену».
— Оставьте в покое дряхлого Приама, — послышался голос с другого конца зала.
Быть может, общее настроение еще изменится: вдруг гости прислушаются к разумным доводам Менелая?
— Приам! Он старый осел. Выживший из ума восточный владыка. Но у него сыновей штук пятьдесят — все живут вместе с ним во дворце, — опять заговорил Агамемнон.
— И что, разве это причина для того, чтобы нападать на него? — спросил Менелай. — Пусть себе живет вместе со своими сыновьями.
Менелай сделал здравое замечание, но в его голосе я услышала горечь: у Приама пятьдесят сыновей, а у него ни одного. Ни одного! Каждый мужчина хочет сына, и Менелай не был исключением.
— По-моему, это никуда не годится, — пробормотал Агамемнон, у которого тоже не было ни одного сына.
— Я слышал, у него нашелся еще один сын, уже взрослый! — воскликнул Паламед.
— Рожденный от рабыни! — рассмеялся Полипорт. — Этих «отпрысков» полно в царских покоях.
— Это законный сын, — возразил Паламед. — Его еще младенцем унесли в горы из-за дурного предзнаменования, а сейчас он объявился и хочет получить свою долю наследства. Говорят, он красив и лицом, и телом, а силой не уступит другим сыновьям. Его зовут Парис, что значит «мешок», ибо его новорожденным унесли в горы в мешке и бросили умирать.
— Как трогательно! — Терсит фыркнул. — Какая увлекательная история!
— Этот старый Приам сидит смотрит в окошко и думает, что ему ничто не угрожает! — Агамемнон шипел от злости. — И вообще, кому какое дело — сорок девять у него сыновей или пятьдесят, красавцы они или нет?
— Вот именно, Агамемнон, какое тебе дело до Приама и его сыновей? Ты кипятишься и говоришь чушь!
Ни один человек на свете не смел сказать Агамемнону, что он говорит чушь, кроме Клитемнестры, и то не прилюдно. Агамемнон обшарил взглядом комнату, пытаясь найти того, кто говорил.
— Мне есть дело, ибо Приам — брат Гесионы. Он твердит на весь мир, будто греки ее увезли. Он ненавидит нас, греков!
Агамемнон выпятил подбородок, как делал, когда сердился, и стал похож на разъяренного быка.
— Это все твои выдумки! — возразил Менелай. — Я слышал, что Приам — мудрый и миролюбивый правитель и ни к кому не питает ненависти.
