— А Парис? Его гробница сохранилась?
— Увы, она была слишком близко к Трое. Пожар, разрушения… Сама понимаешь.
У меня вырвался стон. Даже могилы не осталось!
— Есть у тебя место, где ты сама хотела бы побывать? — спросил он.
Я отрицательно покачала головой. Все дорогие места находились внутри города. И все погибли вместе с ним. И вдруг у меня всплыло воспоминание. День, когда мы катались с Парисом и он привез меня на берег Скамандра.
— У нас не было возможности проводить много времени за чертой города, — сказала я. — Но есть одно место — я была там только раз. Не думала, что доведется побывать там еще. Я не запомнила, где это…
— Попытайся вспомнить. Мы разыщем его.
— Хорошо.
Я напрягла память, но тщетно.
— Возможно, я увижу это место во сне, — сказала я. — А сейчас идем в Трою.
Он посмотрел на меня прежним испытующим взглядом. Его глаза теперь опутывала сеть морщинок, но они остались такими же пронзительными, как раньше.
— Готова ли ты? Уверена в своих силах?
— Нет, не уверена. Но я должна туда пойти.
Решительно шагая, мы приближались к руинам Трои, а они становились все больше, нависая над равниной. Первое, на что я обратила внимание, — отсутствие стен. Мощные стены Трои разрушены. Остался только нижний ряд каменной кладки, не более трети былой высоты. Он защищает разве что от шакалов. Башен нет. Вокруг их оснований сиротливо лежат составлявшие их камни. «И запылают бесконечноверхие башни Илиона». Эта фраза непрошеной приходила мне в голову много лет назад.
— Идем. — Геланор лавировал среди камней.
На месте огромных южных ворот зияла дыра, и мы беспрепятственно прошли через нее в город. Ничто здесь не напоминало мой сон. Во сне город стоял нетронутым, только люди покинули его. Нас же окружали развалины — черные, обгоревшие, обугленные.
Я зажмурилась.
— Уведи меня, — попросила я Геланора. — Я больше не могу видеть это. Троя действительно мертва.
Я плакала и сожалела о том, что никакие рыдания не могут выразить глубину моей скорби.
Геланор осторожно вел меня по бывшим улицам, некогда оживленным, заполненным людьми. Когда мы вышли из города и сидели возле остатков Скейских ворот, Геланор произнес:
— Ты не права. Троя жива.
— Что ты говоришь? — плакала я, уронив голову на колени. — Разве не видишь сам? Троя погибла. Трои больше нет.
— Начинается другая жизнь Трои. Троя переживет нас с тобой. Ее слава нерушима в отличие от этих бедных поверженных камней.
— Сколько городов, сколько царств пало, исчезло навсегда! Троя — еще один город в этом длинном ряду.
— Не верю, что забудут о таких великих людях, как Гектор, Ахилл, Парис, как ты сама. Ваша история — особая история. Ее нельзя поставить вровень ни с одной другой: ни с историей Тезея, ни с историей Ясона.
Я улыбнулась. В эту минуту я чувствовала себя мудрее его.
— Мой дорогой друг, и Тезей, и Ясон думали точно так же: «Моя история — особая история, ее нельзя поставить вровень ни с одной другой, о наших подвигах никогда не забудут». И что с того?
Геланор повел меня дальше, но не сказал куда. Мы ступили на крыльцо маленького мраморного храма, приютившегося в тени священных платановых деревьев.
— Что это? — спросила я.
— Думаю, то, чего ты искала. Ты готова?
Я посмотрела в его глаза с золотыми искорками, прищуренные от заходящего солнца.
— Вечно ты говоришь загадками. Не можешь выражаться прямо хоть раз в жизни?
— Зачем же изменять традиции, которой мы придерживаемся с самого начала?
— Значит, мы приближаемся к концу?
— Да, конец не должен отличаться от начала. Иначе подвергнется сомнению истинность того или другого. Мы должны утвердить свою целостность. Ступай туда!
Я стала медленно подниматься по ступеням. Это было маленькое святилище, такое можно встретить и в Греции в сельской местности. Но мое сердце учащенно билось. Это не обычный сельский храм, иначе Геланор не привел бы меня сюда.
На пьедесталах лежат различные предметы, у подножия — приношения. Все вещи из Трои, я не предполагала, что они сохранились. Нож Гектора, сандалия Полита, расческа Троила. И вот самый большой пьедестал, посвященный Парису.
Доспехи! Доспехи Париса, которые я отдала в награду победителю погребальных игр. О которых не раз с сожалением вспоминала. И вот я снова вижу шлем Париса, его панцирь, его меч. Я бросаюсь к вещам, прикасаюсь, глажу их, как живые.
