Знамения. Предсказания. Если бы я могла начать жизнь сначала, я бы не обращала внимания на знамения и предсказания. Я не пыталась бы ни следовать им, ни избегать их. Если мы не считаемся с ними, они теряют свою силу, как забытые боги, которым больше не поклоняются.
Ветерок ласково перебирал траву. Как в Трое — я вспомнила луга, на которых лошади щипали траву. Троя. Лошади. Конь, который погубил город. Троил и его лошади, которых он водил на водопой. Парис, который объезжает лошадей. Гектор — конеукротитель. Все они остались на Троянской равнине. Загадочные маленькие лошадки с острова Скирос. Лошадь, чьи кости лежат под этим курганом.
Я положила голову на колени, закрыла глаза. Не знаю, что я рассчитывала найти здесь, но явно не этот мирный, наводящий дремоту холм. Я, наверное, задремала, а когда открыла глаза — передо мной стояла стройная незнакомая женщина.
Я не видела ее никогда раньше. Она, прищурившись, смотрела на меня, потом наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.
— Ты не так уж прекрасна, — проговорила она.
— Вот и хорошо! — улыбнулась я, гадая, кто она такая. — Наконец-то слышу что-то новое. Старый припев «Ты прекрасна, ты прекрасна» мне порядочно надоел.
— Конечно, найдутся подхалимы, которые будут утверждать, что ты по-прежнему прекрасна. — В ее голосе и во взгляде была враждебность.
Я не вставала, тогда она тоже села рядом, прикрыв глаза.
— Я узнала — мы все в Спарте уже знаем, — что Елена вернулась.
— Да, после долгих скитаний, — кивнула я, решив, что это горожанка.
— Если точно, прошло двадцать семь лет… — Она не договорила.
Было что-то в ее голосе, наклоне головы… Я посмотрела ей в глаза и встретила ответный взгляд карих глаз.
— Для нас в Трое время шло иначе. По-моему, не без вмешательства богов. Но я не спорю с тобой: если ты говоришь «двадцать семь лет», значит, так оно и есть, — ответила я.
— Это значит, что твоей дочери сейчас тридцать шесть лет. Твоей дочери Гермионе, которую ты бросила. Ты когда-нибудь вспоминала о ней?
Эта горожанка удивительно дерзкая, раз отваживается допрашивать меня, как бы то ни было — царицу Спарты.
— Каждый день, — послушно ответила я. — Она была со мной в Трое. Ходила со мной по городским улицам. Грелась у камина во дворце Приама. Взбиралась на гору Ида.
— Ничего подобного! — вырвалось у нее.
Гермиона? Неужели Гермиона?
— Ты?! Ты…
— Я — твоя брошенная дочь! — Она вскочила, чтобы лучше видеть меня. — Ты всех нас бросила, и меня тоже. Ты бросила меня, как надоевшую игрушку. Да, я Гермиона! Будем знакомы, матушка!
— Дочь, родная моя.
Я тоже поднялась на ноги, но не так быстро, как она.
— Ты называешь меня «дочь»? Я стыжусь того, что я твоя дочь! Дочь Елены Троянской! Какое звание может быть позорнее?
Я смотрела на нее и не узнавала. Ничего не осталось от прежней девочки. Темно-каштановые волосы, карие глаза, лицо миловидное, но из-за него никто не стал бы воевать. Из-под платья видны широкие ступни ног в крепких сандалиях.
— Мой позор — не твой позор, — сказала я.
— Я часто прихожу на это место. Пытаюсь понять, что тут началось и как.
— Тебе не удастся. Холм — всего лишь холм, трава — лишь трава. Тебе нужно было бы услышать слова отца, увидеть лица мужчин, которые тут собрались.
Я протянула руку — мне хотелось обнять ее, хотя бы коснуться, — но она отстранилась.
— Как ты могла бросить меня? — спросила она. — Разве мать может бросить свое дитя? И убежать с мальчишкой, ведь он был немногим старше меня.
— Я не хотела тебя оставлять. Я хотела взять тебя с собой. Но ты отказалась. Ты решила остаться с черепахами.
— Мне было всего девять лет! Я даже не понимала, о чем ты говоришь.
— Да, Парис тоже так считал.
Я сделала шаг к ней, но она снова отодвинулась.
— Парис! Не произноси при мне это имя! Имя человека, который украл у меня мать, лишил бабушки, а потом и отца отнял на много лет.
Когда-то он ей нравился. Но сейчас он означал для нее только список ее потерь.
— Парис…
— Я не хочу слышать это имя! — оборвала она меня и отвернулась, чтобы уйти.
— Подожди! — побежала я следом. — Пожалуйста, не уходи.
Она резко обернулась, подхватив свое платье.
