Наконец долгий пир завершился, и мы разошлись по опочивальням.
Так продолжалось день за днем. Женихи перемешались у меня в голове. А может, все они слились для меня в одно лицо, ибо Клитемнестра не проявила к ним никакого интереса.
Сыновья Нестора из Пилоса оказались такими же многоречивыми, как их отец, сказала Клитемнестра.
Царевич Тиринфа был таким же серым и тяжелым, как его цитадель.
Военачальник из Фив во дворце выглядел неуклюже и нелепо. Наверное, он даже во сне не снимает щита, издевалась Клитемнестра.
Очередь из женихов убывала, и я гадала: что же будет, если последний соискатель произнесет свою речь, а сердце Клитемнестры так и не дрогнет? Нам придется, должно быть, продолжать сватовство год за годом в ожидании достойного.
Агамемнону выпало представляться предпоследним. Когда наступил его черед, он прошествовал в центр зала и твердо встал там, уперев ноги, как колонны, в пол. Он обвел взглядом лица присутствовавших, а потом сосредоточил внимание на отце.
— Я, Агамемнон, Атреев сын, прибыл сюда, чтобы стать мужем твоей дочери. Если она выберет меня, я сделаю ее царицей Микен. Ее будут почитать по всему Аргосу, все ей будут подчиняться. Я клянусь, что буду выполнять все ее желания, если это в моей власти и в моих силах.
— А что ты принес показать нам? — поинтересовалась Клитемнестра.
Наступила тишина: впервые она задала вопрос соискателю.
Агамемнон сложил губы в улыбку. По-моему, от этого его лицо приобрело зловещее выражение: густая борода раздвинулась, открыв провал рта. Он сказал:
— Позволь показать, царевна.
Он отошел к колонне, у которой стоял короб, украшенный золотом, осторожно вынес его в центр мегарона, опустил подле очага и открыл с большой торжественностью. Склонившись, вынул скипетр и поднял над головой, чтобы все могли видеть.
— Смотрите, это работа бога Гефеста! — провозгласил он.
На мой взгляд, скипетр ничем не отличался от других — ни длиннее, ни толще. Необычным в нем было только одно — то, что он сделан из бронзы.
— Расскажи мне, царь, историю твоего скипетра, — наклонилась вперед Клитемнестра.
— Почту за честь рассказать тебе, царевна. — Голос Агамемнона отдавался эхом, словно ближний гром.
— Гефест сделал этот скипетр в своей мастерской для Зевса. Зевс подарил его Пелопу, Пелоп передал Атрею. У Атрея его отнял Фиест, а затем, благодаря твоему отцу, скипетр перешел ко мне как к законному владельцу.
— Я тоже буду владеть им? — От волнения Клитемнестра приподнялась в кресле, и ее голос тоже отдавался эхом.
Агамемнона поразило возбуждение Клитемнестры, но он быстро совладал с собой. Наконец-то улыбнулись не только его губы, но и глаза.
— Нужно спросить Зевса. Ведь настоящим хозяином скипетра является он, а люди только передают его из рук в руки.
— Не надо спрашивать Зевса, — сказала Клитемнестра. — Он плохо относится к женам, ибо у него не складываются отношения с Герой. Я у тебя спрашиваю.
Мгновение Агамемнон колебался. Затем протянул скипетр Клитемнестре:
— Подойди и возьми.
Отец рассердился. Это было против правил, и он встал с трона, чтобы лишить Агамемнона права участвовать в состязании, но одновременно с отцом встала со своего места и Клитемнестра. Она подошла к Агамемнону, они посмотрели друг другу в глаза, словно меряясь силой. Ни один не отвел взгляда, и, по-прежнему глядя в глаза Агамемнона, Клитемнестра охватила скипетр ладонью и крепко сжала.
— Полагаю, ты приняла решение. Теперь нет нужды спрашивать совета у Олимпа, — сказал Агамемнон.
Пир, который последовал за сватовством, прошел под впечатлением экстравагантного поведения будущих супругов. От шуток гости постоянно возвращались к этой теме, понижая голос до шепота.
— Женщина коснулась скипетра, изготовленного божественным кузнецом!
— Уж не хочет ли она отнять его у Агамемнона?
— Если боги допустили это, то, возможно, они не против того, чтобы женщина правила самостоятельно?
Такие слышались слова во время рассуждений о качестве жареного козленка, о дровах для растопки очага и приближающемся полнолунии.
Я держалась около родителей: мне хотелось узнать их мнение, особенно матери. Но как подлинная царица, мать никогда ни словом, ни взглядом не выдавала своих мыслей и чувств, особенно если существовала хоть малейшая вероятность, что они станут известны посторонним.
