Я встала сбоку от коня. Мой охранник крикнул и поднял руку, призывая толпу к тишине. Музыка перестала играть, крики затихли. Я постучала по животу статуи, чтобы привлечь внимание тех, кто внутри. Что они там есть, я ничуть не сомневалась. Я глубоко вдохнула, потом задержала дыхание на несколько мгновений и за эти мгновения представила, что я Клитемнестра.
— Дорогой Агамемнон, господин мой и муж, — заговорила я голосом сестры. — Я истосковалась за годы разлуки. Я не в силах более ждать. Любимый, приди ко мне!
Толпа озадаченно слушала меня. Мне показалось, что внутри коня раздались какие-то звуки.
— Выйди ко мне! — повторила я. — Я приехала за тобой в Трою!
Звуки прекратились.
— Одиссей, я знаю, что ты здесь! — заговорила я более высоким голосом Пенелопы. — Я знаю, что ты жив и здоров, милый муж мой! Годы, проведенные без тебя на каменистой Итаке, были несказанно горьки. Есть мужи, которые уверяют, что ты погиб, осаждают меня и принуждают выйти замуж. Чтобы спастись от них, я бежала сюда. Если ты рядом, покажись, утешь мое верное сердце! Оно чувствует, что ты рядом, любимый муж!
На этот раз ответом была полнейшая тишина, которая означала, что люди внутри лошади стараются не только не шевелиться, но и не дышать. Я подала знак охраннику, и он ударил коня копьем. Но сидевшие внутри себя не выдали.
Что ж, остался Менелай — если он, конечно, внутри. Если уж кто и должен отозваться, то это он.
— Менелай, дорогой супруг! Это я, твоя Елена. Прости меня и прими обратно! Я падаю тебе в ноги и молю о прощении. Я мечтаю снова увидеть твое лицо, лицо, которое преследовало меня все эти годы. Я ношу брошь, которую ты мне прислал, и не расстаюсь с ней.
О, лишь бы тень Париса была далеко, не слышала моих слов! На этот раз я уловила легчайший шорох внутри, не громче шороха мыши. А что, если это мышь и есть? Неужели я разговариваю с мышами? Никакой люк не распахнулся, и Менелай мне навстречу не выпрыгнул.
Я еще три раза обошла вокруг коня, взывая к каждому из троих по очереди, но тщетно.
Разочарованная, я обратилась к толпе:
— Продолжайте веселье. Можете шуметь сколько хотите.
И в тот же миг все посрывались с мест, словно их расколдовали после того, как они были превращены в истуканов, и теперь они упиваются способностью двигаться.
Я вернулась в пустой дворец. Наверное, я была одна из немногих в ту ночь, кто остался дома. Я стояла у окна и смотрела на берег, на брошенный греками лагерь. Мне почудилось какое-то движение на воде, но это оказались волны. Греческие корабли должны быть уже далеко, если они отплыли два дня назад.
Я всей душой желала, чтобы Парис стоял рядом со мной. Без него я никогда не почувствую себя самой собой, даже если проживу до глубокой старости. Если бы у меня остался хотя бы его шлем! Скорбь лишила меня разума, когда я раздала доспехи. Теперь у меня было такое чувство, будто я раздала самого Париса, ибо все, чего он касался и что любил, было частью его самого.
Внизу по-прежнему пели, пили и танцевали. Неужели это и правда конец Троянской войны? Столько загубленных жизней — и этот деревянный конь в награду? Нет, это игрушка, детская игрушка, которую нам подбросили, а мы и вцепились. Что сказал бы об этом Парис? Этот деревянный урод унижает нас, обесценивает, делает нас самих и наши чувства игрушечными. Может, там внутри и нет никого. Просто греки решили поиздеваться над нами, выразить свое презрение.
Я сидела одна, оцепенев от тоски. Не знаю, сколько времени прошло, когда я осознала, что шум внизу затих. Я выглянула в окно и увидела, как расходятся, втаптывая в землю гирлянды, последние гуляки. Мальчик-флейтист обошел вокруг конской ноги, сыграв напоследок несколько нот, и убежал. Площадь опустела, только конь возвышался перед храмом.
Устав от пиров и веселья, троянцы наконец угомонились и крепко уснули. Тишину не нарушал даже лай собак. Мне не спалось. Я достала из шкатулки брошь Менелая и приколола ее на плечо. Я сказала ему, что ношу ее. Наверное, я надеялась этим поступком вызвать Менелая из конского чрева, если он сидит там: вероятно, брошь связана с ним таинственным образом.
