Елена Троянская - страница 2

Я вхожу во дворец, иду по широкому мегарону, поднимаюсь по лестнице в ту укромную комнату, в которую мы с Парисом обычно удалялись, завершив дневные дела, чтобы наконец побыть наедине друг с другом.

По залам разносится эхо моих шагов. Почему здесь никого нет? Дворец заколдован. Ни звука, ни голоса, ни движения.

Я медлю на пороге нашей комнаты. Парис наверняка там. Он ждет меня. Он вернулся после объездки молодых лошадей — своего любимого занятия. Сейчас он пьет вино, потирая свежие синяки. Он вот-вот посмотрит на меня и скажет: «Елена, это та белая лошадь, о которой я тебе рассказывал…»

Решительно распахиваю дверь. В комнате пугающе пусто. И темно.

Я вхожу, шелест собственной туники оглушает меня.

«Парис!» — зову я. Это первое произнесенное мной слово.

Из легенд я знаю, что люди могут превратиться в камни. Но здесь людей вообще нет, они исчезли. Я снова и снова обхожу все залы, в надежде найти хоть кого-нибудь. Ни души. От Трои осталась только оболочка: дворцы, стены, улицы, но исчезло то, что составляло ее подлинное богатство, — люди.

А Парис?.. Где ты, Парис? Если тебя нет здесь, в нашем доме, то где же ты?

Вдруг комнату заливает солнечный свет. Я радуюсь, что наконец-то открыли ставни. Теперь Троя оживет: солнце разбудит ее. Улицы снова заполнятся людьми. Они не исчезли, просто спят и сейчас проснутся.

— Моя госпожа, пора.

Кто-то касается моего плеча. Парис! Ну конечно! Он вернулся.

— Я понимаю, как тебе тяжело, госпожа, но пора вставать, — слышу голос служанки. — Менелая нужно предать земле. Сегодня день погребения. Прими мои соболезнования, госпожа. Да не покинут тебя силы!

Менелай! Открываю глаза, оглядываюсь и ничего не понимаю. Комната — совсем другая, не та, что в троянском дворце.

О боги! Я в Спарте. Менелай умер.

Мой спартанский муж Менелай умер. Мой троянский муж Парис умер. Я не видела его тридцать с лишним лет. Троя разрушена. Даже дым над руинами не клубится, рассеявшись давным-давно. Даже пепел разметало ветром во все стороны. Трои больше нет.

Мой полет в Трою — всего лишь сон, который милосердно возродил стены, башни, улицы — то, чего больше нет. Нет и никогда не будет. Слезы текут у меня по щекам.

Служанка ласково касается моего плеча.

— Я знаю, как ты скорбишь о нем. И все-таки, госпожа, ты должна… Будь сильной.

Я спускаю ноги с кровати.

— Знаю. Я должна присутствовать на церемонии погребения. Более того, я должна руководить ею. Я помню свои обязанности.

Я встаю. Голова слегка кружится.

— Госпожа, я вовсе не имела в виду…

— Знаю. Ступай приготовь мне одежду.

Хоть так избавлюсь от нее.

Все равно. Сон подсказал мне выход. После похорон, когда дела в Спарте наладятся, я обязательно вернусь в Трою. Я должна еще раз увидеть ее своими глазами. Пусть и разрушенную, пусть и опустошенную. Только там я жила настоящей жизнью. Только там я обрела себя и стала Еленой Троянской.

Мне в жизни довелось испытать полет — тут сон не обманул — правда, недолгий. Давным-давно жила-была Елена, и только в Трое жила она. Понимайте это как хотите. В свое время я стала причиной вражды, войны, уничтожения. Говорят, что гирлянда из кинжалов пристала мне больше, чем венок из роз.

Но разве я этого хотела? В этом нет моей вины — я возлагаю ее на доблестных мужей, которые преследовали меня.

Я говорю «Елена» так, словно вы понимаете, о ком идет речь. Но кто же она такая — Елена?

Слушайте, я расскажу вам.

Затаите дыхание — и вы услышите мой рассказ.

«Елена»…

Я услышала это слово, еще не умея говорить, и догадалась, что Елена — это я. Мать всегда шептала мое имя очень тихо — не от нежности, а словно скрывая роковую тайну. Иногда она выдыхала его мне в самое ухо, и от ее горячего дыхания становилось щекотно. Ни в полный голос, ни даже вполголоса мать его не произносила. Вполголоса обращаются к человеку, когда разговаривают с ним с глазу на глаз, в полный голос — когда зовут. Но мать не желала пользоваться этим именем ни в том ни в другом случае.

Она придумала для меня ласковое прозвище — Лебедушка и, называя меня так, каждый раз улыбалась, будто от счастливого воспоминания. Это был наш с ней маленький секрет — при посторонних она меня Лебедушкой не называла.