Я повернулась спиной к наглецу. Жаль, что я не могла видеть, какое у него сделалось лицо. Судя по его манере поведения, его нечасто ставили на место.
Я оказалась лицом к лицу с прелестной девушкой. У нее были прекрасные черные глаза, из-под капюшона, который скрывал волосы, выбивались блестящие черные локоны, оттенявшие ее щеки.
— Добро пожаловать домой, Парис, — сказал она голосом нежным и чарующим, как взгляд ее огромных глаз.
— Здравствуй, Лаодика. Видеть тебя — всегда радость. Это моя сестра, незамужняя, — пояснил Парис для меня.
— Отец с матерью очень стараются выдать меня. Они ведут переговоры даже с Фракией! Представляешь, Парис, с Фракией! С этими людьми, у которых на голове дурацкие хохолки! Или они все воображают себя царями и устраивают специальную башню из волос, чтобы корона не свалилась!
Бедная девушка на выданье, в разгар переговоров по поводу сватовства. Как ужасен этот период в жизни!
Все новые и новые люди появлялись во дворе, и я почувствовала, какое значение может иметь большинство в такой многочисленной семье. Приам возглавлял целый клан, а у моего бедного отца всего четверо детей, причем двое из них дочери.
— Сколько братьев у тебя? — спросила я Париса.
— Девять родных. И еще тридцать единокровных, как говорят. Правда, я в этом не уверен. Мой отец утверждает, будто у него пятьдесят сыновей, поскольку это звучит впечатляюще. Если не считать детей, которых родила ему первая жена, большинство от разных женщин.
— И как твоя мать смотрит на это?
— Нормально. Как ей смотреть? Таков обычай.
Вот еще одно отличие троянцев от нас, греков. У наших правителей могут быть незаконные дети, но они не расхаживают с гордым видом как члены семьи, их не признает законная жена. Приам, конечно, имел успех у женщин в годы своего расцвета. Да и теперь он не был лишен привлекательности, сохранив силу и стать.
Пронесся шум, все подались в стороны, чтобы дать дорогу Приаму и Гекубе. Впереди них шли два факельщика, и языки пламени заплясали, освещая лица собравшихся, когда царственная чета проходила мимо. В центре двора она остановилась.
Поскольку к вечеру стало прохладно, царь с царицей добавили к своему облачению плащи. Гекуба покрыла голову, спрятала руки под плащом и все же дрожала.
— Мои дорогие дети! — в сразу наступившей тишине начал свою речь Приам, воздев руки. — Все вы мне дороги. Всеми я горжусь и не допущу, чтобы хоть волосок упал с головы вашей. Ради этого я готов собственную жизнь отдать.
У меня задрожали колени. К чему клонит царь?
— Если бы кто-то из вас оказался в опасности или в плену, как угодно далеко от Трои, я бы отправился спасти вас хоть на край света, где цветут сады Гесперид, хоть на край света, откуда привозят бесценный янтарь, где не кончается день.
Мои колени задрожали еще сильнее. Кто-то попал в плен?
— Парис, мой дорогой, недавно обретенный сын, вернулся из опасного путешествия. Он ездил в Грецию, к этим коварным людям!
Приам с высоко поднятой головой оглядел собравшихся и продолжил, возвысив голос:
— Не спорьте со мной! Греки много лет назад увезли мою сестру и до сих пор не вернули. Бесчестье на наши головы! Разве можно доверять грекам, я вас спрашиваю?
Гекуба коснулась его руки, желая успокоить его, но он продумал свою речь и решил высказаться до конца.
— Во время путешествия Парис оказался при дворе царя Менелая, в Спарте. Вы все слыхали о нем, не так ли? Он брат Агамемнона. О, я рад был бы никогда не упоминать об этом ужасном роде, проклятом богами! Трижды проклятом, в трех поколениях! На счету этого рода и людоедство, и инцест, и убийство родителями собственных детей! Избавьте меня от необходимости перечислять все мерзости. Вот в это… логово и попал Парис, не ведая о том. И он увозит из него жену Менелая, которая стремилась бежать из этой семьи, куда ее насильно выдали замуж, и спастись от родового проклятия!
Да, у Приама есть и воображение, и выдержка. Какой умный ход! Я готова была поздравить его, хотя в его речи правда перемешалась с ложью.
— Эта бедняжка ищет у нас защиты от чудовищного семейства, которое она покинула. И какое чистое существо не мечтало бы избавиться от власти зла? Она доверила свою участь нашему милосердию. Мы должны защитить ее во имя добродетели и всех богов, которые карают убийство и преступление.
