Хуже всего было то, что живой лес был как попало завален лесом мертвым. Гиппогриф, наверное, уже жалел, что вернулся к неугомонным людям, ибо ему пришлось протискиваться сквозь чащобу, отчетливо скрежеща жестким оперением. Мелким людям проще было продираться через зеленое буйство, перебираясь через поваленные стволы, окостеневшие и чешуистые корни, смахивающие на змей, и через змею, притворившуюся корнем.
Брюс взмахнул руками, удерживая равновесие, когда «корень» внезапно конвульсивно содрогнулся.
— Спа… спасибо, — ошарашено выдохнул он, когда Элия деловито отсекла ножом здоровенную голову рептилии, вознамерившейся испробовать гостей на зуб.
— Смотри, куда идешь, — посоветовала спасительница раздраженно, не удостоив спасенного взглядом.
Лако с интересом потянул укороченную змею за ошметок шкуры. Из кустов справа тут же высунулась другая змеиная голова. В неподвижных желтых глазах явственно стояло неодобрение. Во весь рост.
Путники понятливо ринулись прочь.
Становилось все темнее. Деревья росли истошно и жадно, занимая каждый клочок почвы. Их словно некая сила выгоняла из земли. Большинство быстро гибло, забивая все желтым и черным буреломом. Кроны высоких деревьев застили свет растущим снизу собратьям, но подлесок не становился реже. Даже напротив, он уплотнялся, превращался в свалявшийся исполинский войлок, который не раздерешь и бороной.
Казалось, между каждыми двумя травинками непременно жаждет втиснуться третья. Все, что могло прорасти, здесь перло вверх, вширь, вглубь. И погибало от истощения, намертво сплетясь с соседями.
— Руку давай, — скомандовал Брюс, проверив на прочность очередной корень. Громадная, вывернутая из земли плеть выгнула морщинистый мост над сплошной мостовой из бледно-голубых грибных шляпок. Мост выглядел подозрительно.
Элия, поколебавшись, все же уцепилась за руку Брюса и забралась следом. Они касались друг друга всего лишь несколько мгновений, но чуть дольше, чем надо бы… Тепло словно спаяло ладони.
И это после того, как они готовы были убить друг друга на переправе?
Сверху хрустнуло, и посыпался листвяной и древесный мусор. Гиппогриф перескакивал с одной ветки, на другую, цепляясь передними когтями, как безумных размеров птица. Только задние копыта то и дело соскальзывали.
— Ему здесь не нравится, — заметила Элия, высвобождая руку и торопясь отвести смягчившийся взгляд.
— Как я его понимаю…
Пока они ползли по корню над грибным полем, от светлых шляпок с каждым неслышным вздохом отделялось облачко спор. Мгновение повисев, рой деловито устремлялся прочь в разных направлениях. Несколько спор добралось и до Брюса. Ужалило, как искрами.
— Вот пакость. — Рядом Элия торопливо заскребла кожу, расцарапывая до крови.
Тут же, будто почуяв ее запах, из гнезда, похожего на мятую берлогу, кое-как втиснутую между стволами, выставилась жуткая клыкастая харя. Может, намерения у нее были самыми дружелюбными, но Брюс и Элия вновь рванули прочь. Хватит уже общения с аборигенами.
Дышалось тяжело. Ветер безнадежно вяз в чаще. Лес вокруг вздымался такой дремучий, что, взобравшись однажды на ярус над землей, вернуться ниже невозможно. Смыкались плотные колючие щиты, под которыми что-то шуршало, голосило и бегало…
— Кого охотники здесь ловят? — мрачно осведомился Брюс в пространство.
И вдруг получил ответ:
— А вот кого! — Элия подцепила краем ножа ссохшуюся, покоробившуюся ременную ловушку, растянутую в листве. В ловушке съежилось что-то пушистое и давно дохлое. — У меня была муфта из такого зверя. Это шушуг пестрый.
— Надеюсь, твоя муфта пахла приятнее… И не поросла грибницей, — добавил Брюс, заметив, что среди ворсин длинного меха пробиваются белесо-голубые пуговицы грибных шляпок.
— Еще у меня было покрывало из цельной шкуры полосатого бузуна, — сообщила Элия. — И если он тоже водится здесь, то нам стоит уносить ноги.
— Почему?
— Этим покрывалом можно было застелить весь главный зал матушкиного замка.
— Вряд ли он здесь развернется, — с сомнением утешил Брюс.
…Зато он вполне мог развернуться здесь.
Путешественники и сами не заметили, как чудовищное буйство леса разредилось, успокоилось, полиняло, оставив после себя буреломы сухих стволов, поваленных как попало, и исполинов-одиночек, растущих, кажется, до самого неба.
