— А ты почему остался? — перевел разговор Клодий.
— Нет настроения. Но я послал Селене цветы и подарок. Она очень хотела те серьги с аметистами. Она будет счастлива.
Похоже, Ацилий тоже не был расположен к откровенности. Но ему можно, он же — патриций. Плебеям же присуща открытость, это все знают.
— Если она вспомнит, у кого именно выпрашивала свой подарок, — не удержался от сарказма Клодий.
— Она все прекрасно помнит. Она такой же человек, как я и ты.
— Да, тут ты прав! Мы с ней одинаковые.
Улыбка сползла с губ Куриона. Он воинственно выдвинул челюсть и уставился на Клодия с вызовом:
— Селена — человек, она — личность, она — талантливая художница. Единственное её отличие в том, что она искусственно лишена чувства ревности, собственничества и зависти. Она просто не знает, что это такое, потому что в каждом встречном видит только лучшее.
— Ну да, ну да. И любит всех без мужчин разбора.
— Это не делает её неполноценным человеком! — вскричал Ацилий. — Ни её, ни амикусов, ни…
— Да, да, я помню, и Публия Клодия тоже.
Никто не удивился, когда яростный популяр и предводитель юношества от своей партии Гай Ацилий Курион первым предложил плебею Публию Клодию Пульхру свою дружбу и поддержку. Было бы странно, если бы Курион этого не сделал. Популярам положено проявлять снисхождение к плебеям, они всегда так поступают. Клодий тоже не удивился.
Правда, он никогда не верил, что Курион действительно видит личность в гетере Селене. И ценит не только экзотическую внешность, не только высокую… хм… профессиональную подготовку, но и её талант, причем настолько, что ходит на художественные выставки, на эти безумные сборища экзальтированных гетер, амикусов и их заботливых психокорректоров. Клодий предпочитал думать, что у друга-Ацилия просто пунктик на бронзовокожих крепких брюнетках. Бывает. Особенно с живорожденными парнями.
— Публий, я прошу тебя, не язви, — Ацилий грустно поморщился и примирительно раскрыл ладони. Демонстрировал фамильную проницательность, настоящую, естественную, а не тщательно вылущенную в процессе контролируемой мутации в чане репликатора. — Я не сравниваю тебя с гетерой, это ты себя сравниваешь. Понимаешь? Только ты. Хвала богам, я не девушка и не данаец, чтобы придавать большое значение твоей внешности. Ты, разумеется, мне не поверишь, однако позволь просто наслаждаться нашей дружбой, пока мы еще можем это делать. Публий, — продолжал он, — все знают, что ты однажды станешь народным трибуном. Ты будешь продвигать в сенате интересы Клавдиев, интересы оптиматов, и однажды мы можем стать противниками в курии. Но во имя всех богов, до этого еще так далеко! Почему ты уже сейчас отказываешь мне в искренности, друг мой?
Клодий захотелось еще разок подколоть Ацилия, напомнив, что искренность свойственна плебеям в большей степени, чем живорожденным, в силу генетических изменений, но вовремя передумал. Не нужно так сильно перегибать палку и впадать в самоуничижение. Уж кому-кому, а Гаю Ацилию не в чем себя упрекнуть. Он — популяр до мозга костей во всём — что говорит, то и делает. Другой вопрос: что Курион при этом думает? Но чужая душа, как известно, потемки, а душа политика тем паче.
«Неужели он и в самом деле… И если это так, то…»
— Извини, дружище, — вдруг примирительно молвил Клодий. — Для меня тема рекреационного персонала, как серпом по… Болезненная тема, прямо скажем.
И посмотрел на Ацилия тем самым взглядом, который они полгода неустанно репетировали с бабкой: лучистые синие глаза, распахнутые в немой мольбе пощадить чувства безвинной жертвы.
И Гай Ацилий, разумеется, немедленно устыдился. Жестоко толкать в спину падающего, омерзительно расковыривать пальцем свежую рану, да и вообще… А младший из Курионов жестоким не был. Не успел пока стать.
— Не бери в голову, — неловко отмахнулся он. — Я сам виноват. Да и в конце концов, что мы забыли у тех гетер?
Ацилию меньше всего хотелось признаваться в том, что свидание с Селеной сорвалось именно потому, что он не хотел оставлять друга в одиночестве. Еще заподозрит в сентиментальности неуместной, чего доброго, или в чем похуже. Клодий отличался болезненной подозрительностью, внешне почти незаметной, но Гай Ацилий успел хорошо его узнать. И не хотел ранить гордость друга еще сильнее.
