– Мне надо побыть одной… – Лилит встала и вышла из комнаты.
Она лежала на кровати, глядя в окно, за которым яркое солнце, кроваво-красного цвета, садилось за горизонт.
– Я поражена…Левиафан действительно чудовище из морских глубин. Я сама мизантроп. Была бы у меня безнаказанность, я бы наверное тоже отправила пару, тройку людей в мир иной…Но убить ребенка – это уже слишком! Хотя, ребенок – промежуточная стадия между рождением и становлением олицетворением жестокости. Но кто дал нам право судить себе подобных? Я не хочу никого винить в сложившейся ситуации. Я даже могу понять душевный смысл поступка Левиафана. Для него мы, все люди, ничто и ему абсолютно неважно, сколько лет человеку – пять или сорок пять. По его мнению, перед смертью все равны, она не ищет и не отбирает людей из одной возрастной категории. Смерти, безусловно, плевать, кого вырвать из лап жизни, тем самым, спасая от зла, от мучений и от добра, а кого оставить умирать медленно и мучительно, в течение долгой жизни. Левиафан идеально исполняет роль смерти. Но есть разница, маленькая, но она как паскудная заноза, колит и колит. И разница эта в том, что смерть – бессмертна, а Левиафан может сам оказаться жертвой той, кого он умело пытается скопировать. Но забрать у жизни ребенка…Это мне кажется слишком, даже для госпожи смерти. В противном случае, количество детских смертей было бы приблизительно равно количеству взрослых смертей. Тогда получается, что тетка с косой имеет больше жалости, чем чертов вампир. И когда смерть вершит свое правосудие, она после не сидит, как Левиафан, и не паясничает. Видимо для него нет никаких правил, нет законов, нет условий о том, что смерть человека – не повод для насмешек, издевок и цинизма. Ему настолько наплевать на всю человеческую расу, и неважно в каком она состоянии, в зародыше или уже при смерти. Он ненавидит людей, прекрасно понимая, за что он их ненавидит. Для него мы все одинаковые, он не знает о том, что есть все-таки люди, которые беспокоятся о том, о чем и он. Я, как ни странно, могу понять его в этом. Если я за двадцать три года разочаровалась в людях, то я могу представить, как он разочаровался в нас, за четыреста восемьдесят пять лет. Но он совершает ошибку тем, что не хочет понять, что люди встречаются разные, полная противоположность толпе одинаковых. Он утратил веру в людей. Наверное, если бы я испытывала сплошной негатив от людей почти пять веков, я бы тоже перестала верить потому, что люди действительно ничего не делают для того, чтобы самим начать снова верить себе, в свои силы. Все мы сейчас стоим с опущенными руками потому, что по нашему собственному мнению, у нас нет сил бороться дальше. Но силы на самом деле есть. И как бы это прискорбно не звучало для Левиафана, наши силы и, вместе с ними, наше будущее – в наших детях! Ребенок – человеческий кишечник. Он также прекрасно впитывает всю новую информацию. И если человек хочет закидать свой кишечник калом и шлаками, то он и будет впитывать этот кал, без отвержено и безоглядно, так как у него нет мозгов. Но если человек погружает туда только свежие и хорошие идеи, то за таким ребенком будущее. Сложность заключается в том, что не все взрослые люди имеют ум, и они дают свои детям не то, что надо для впитывания потому, что сами безвозвратно тупы. Но все-таки дети – это идеальный план по спасению человечества в целом. И убивать детей – равносильно убийству собственного будущего. Но опять же, Левиафана это не касается потому, что он утратил свою человечность полтысячелетия назад. И взамен этого он обрел великую и нудную вечность, и поэтому у него нет будущего, независимо от будущего человечества потому, что вечность не имеет временного пространства. И в этом случае, я могу осудить его потому, что своими поступками он обрекает нас на гибель, при этом, как истинный эгоист, отхватив себе слегка мнимое бессмертие. Как же ему внушить, что дети – это будущая сила, которая может спасти от уже приготовленной для нас участи, хреновой участи. Как внушить обманутому человеку, попытаться дать еще один шанс людям? Как объяснить, что есть маленькая надежда, но с очень живым и сильным сердцем на то, что все может измениться в лучшую сторону? Ведь рано или поздно люди поймут, что детский мозг – есть белоснежный лист бумаги, и какой сценарий ты на нем напишешь, такой и будет исполняться. И лучше люди пусть задумаются об этом рано, чем поздно, потому что поздно может оказаться действительно поздно. Может, конечно, я слишком оптимистична, но мне кажется, что не все еще потеряно. Мы сможем изменить то, что уже натворили, точнее это смогут изменить наши дети, но по нашему сценарию, хорошо прописанному на их белом листке. И самое важное – надо писать этот алгоритм действий уверенным черным маркером, чтобы ни одна тварь не смогла в дальнейшем подтереть его и дописать что-нибудь свое.
