Экспедиция в Западную Европу Сатириконцев: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова - страница 62
— Тогда, значитъ, и Траянову арку не нужно было смотрѣть: обыкновенная арка, съ дырой посрединѣ и тоже не дымится.
— Это не то. Не можемъ-же мы разсматривать всѣ интересные предметы только съ двухъ сторонъ: дымятся они или не дымятся. А вулканъ долженъ дымиться. Это его профессія. Если-же онъ этого не дѣлаетъ — не стоитъ и смотрѣть на лодыря.
— Господа! Кто за Везувій, — сказалъ Крысаковъ, — пусть подыметъ руки.
Было такъ жарко, что никто и не пошевелился. Даже самъ Крысаковъ — поклонникъ вулкановъ — помахалъ рукой, но поднять ее не имѣлъ силы.
Везувій провалился.
Гидъ, нанятый черезъ контору гостинницы, повезъ насъ въ Помпею.
Конечно, почти всю дорогу за нами ѣхалъ Габріэль, взывая къ намъ, предлагая освободить насъ отъ гида и суля различные диковинные уголки въ Помпеѣ, о которыхъ гидъ и не слыхивалъ.
Пустыя угрюмыя развалины Помпеи производятъ тягостное, хватающее за душу впечатлѣніе. Стоять одинокіе пустые, какъ глазницы черепа примолкшіе дома, облитыя жестокимъ, слѣпящимъ глаза солнцемъ… Въ каждомъ закоулкѣ, въ каждомъ крошечномъ мозаичномъ дворикѣ притаились тысячелѣтія передъ которыми такими смѣшными, жалкими кажутся наши «завтра», «на той недѣлѣ» и «въ позапрошломъ году».
Останавливаетъ вниманіе и углубляетъ мысль, — не главное, не вся улица или домъ, а какой нибудь трогательный по жизненности пустякъ: камень, лежащій посреди узкой улицы на поворотѣ и служившій помпейскимъ гражданамъ для перехода въ грязную погоду съ одной стороны улицы на другую; какой нибудь каменный прилавокъ съ углубленіемъ посрединѣ для вина — въ томъ домишкѣ, который когда-то былъ винной лавкой.
Это даетъ такое до жгучести яркое представленіе о прошлой повседневной жизни! Такъ хочется закрыть глаза, задуматься и представить толстаго, обрюзгшаго продавца вина, разгульныхъ покупателей толпящихся въ лавченкѣ, стукъ сандалій промелькнувшей мимо женщины; станъ ея лѣниво изгибается отъ тяжести кувшина съ водой и черные глаза щурятся отъ солнца, разбивающаго золотые лучи о бѣлый мраморъ стѣнъ…
Спитъ мертвая теперь, высохшая, изглоданная временемъ, какъ мумія, Помпея, — скелетъ, открытый черезъ двѣ тысячи лѣтъ.
Только проворныя изумрудныя ящерицы быстро и безшумно скользятъ среди расщелинъ стѣны покрытой тысячелѣтней пылью, да болтливый, жадный, вертлявый гидъ оглашаетъ немолчной трескотней мертвыя, какъ раскрытый гробъ, улицы.
Вотъ посреди улицы фонтанъ… Бронзовый фавнъ съ раскрытымъ ртомъ, изъ котораго когда-то лилась вода. Гидъ обращаетъ наше вниманіе: нижняя губа и часть щеки фавна совершено стерта; на мраморѣ водоема видна большая глубокая впадина — будто оттискъ руки въ мягкомъ тѣстѣ. Это — слѣды милліоновъ прикосновеній устъ жаждущихъ помпеянъ — на лицѣ бронзоваго фавна, и милліоны прикосновеній рукъ, опиравшихся на мраморный край водоема, въ то время когда губы сливались съ бронзовыми губами фавна.
Англійская туристка, обозрѣвающая Помпею…
Въ Римѣ, въ соборѣ св. Петра, большой палецъ бронзовой статуи Петра наполовину стертъ подѣлуями вѣрующихъ; въ какой-то другой церкви мраморная статуя популярнаго святого — имѣетъ странный видъ — одна нога обута въ бронзовый башмакъ. Зачѣмъ? Мраморъ очень непрочный матеріалъ для поцѣлуевъ. Надолго его не хватитъ.
Этотъ стертый ротъ фавна и большой палецъ св. Петра даютъ такое ясное представленіе о времени, мѣрѣ и числѣ, что сжимаешься, дѣлаешься маленькимъ-маленькимъ и чувствуешь себя песчинкой, подхваченной могучимъ самумомъ, рядомъ съ милліонами другихъ песчинокъ, увлекаемыхъ въ общую міровую могилу…
— Что онъ вамъ показываетъ какого-то дурацкаго фавна. Пойдемъ со мной, добрые, великодушные синьоры!.. Я вамъ покажу такія пикантныя фрески, что вы ахнете. Только мужчинамъ ихъ и показываютъ, дорогіе, прекрасные синьоры!
Изъ-за расщелины стѣны показывается орошенная обильнымъ потомъ, плутоватая физіономія Габбріэля.
— Что онъ вамъ показываетъ? Вся какую-то чепуху… А я вамъ, синьоры, могъ бы показать неприличную статую фавна.
Нашъ гидъ настроенъ серьезно, академично, мошенникъ же Габріэль, наоборотъ, весь погрязъ въ эротикѣ и внѣ гривуазности и сала — никакого смысла жизни не видитъ.
