— Хочешь, я буду петь наш старый военный гимн, — сказал он на едином, посверкивая глазами, — если запнусь или замолчу — стреляй.
Рост повернулся к Пинсе, та все поняла. Но при этом и она не бездействовала, Рост отчетливо уловил, что она куда-то транслировала все происходящее с ней, но на таких высоких частотах, что разобрать что-либо определенное было невозможно. Из всех ее переговоров с кем-то очень далеким и мощным он разобрал только слово — «недооценка…».
Но сейчас Ростика это не слишком заботило, он настроился на Пинсу, как мог, и пытался уловить только один сигнал, которым она, может быть, даст команду на свое освобождение. Только это и было важно в сложившемся положении.
— Пинса, молись, если умеешь, чтобы все прошло гладко, — все-таки сказал он. Хорошо сказал, и с угрозой, и с той степенью усталости, даже незаинтересованности в собственной судьбе, которая была даже лучше угрозы.
— Все пройдет хорошо, — отозвалась Пинса после некоторого колебания вслух, — если ты выполнишь свои условия.
Они вышли из дома, Рост попробовал быстро оценить окружающие его кусты и лишь потом понял, что смотрит на них не глазами, а как бы ментальным зрением Пинсы. Это было внове для него, но это было более эффективно, чем просто пялиться, ища тех, кто прячется за листьями.
К тому же, кажется, никого там не было. Что и подтвердил Шипирик, быстро, как терьер, обследовав едва ли не каждую подозрительную купу кустов.
Они двинулись по аллейкам садика к тому месту, которое было выложено плитами, где несупена всего-то с час назад принимала Ростика. Сейчас там не стояло ни кресла, ни столиков. А потом в воздухе раздался типичный звук летящего антиграва, и машина, тяжело переваливаясь, опустилась на плиты. Она была все-таки слишком велика для этого сада, поэтому кусты полегли под давлением, которое развивали антигравитационные блины.
Это была хорошая машина, с большим, чуть опущенным между блинами трюмом, с откидными ступенями и дверцей в боковой панели, как делали на пассажирских самолетах на Земле. Через лобовое стекло Рост увидел Джара, тот был какой-то не такой, как обычно, то ли бледный, то ли напряженный. Все-таки он тоже вверял свою жизнь Росту с этим непонятным пернатым, и ему совершенно неясно было, что из этого могло получиться. Но ослушаться отданных, скорее всего Лодиком, распоряжений он не мог. Никак не мог, хотя хотел бы оказаться от этого места за тридевять земель.
Пинса взобралась в трюм антиграва довольно привычно, она почему-то уже успокаивалась. Шипирик, конечно, проверил трюм, решил, что здоровый и совершенно голый ламар у котла не представляет опасности. Но прежде чем позволить Ростику с Пинсой подняться в трюм машины, пернатый все-таки привязал ламара двумя растяжками, чтобы тот не мог неожиданно броситься на Ростика во время полета. Рост нашел эту предосторожность излишней, к тому же очень уж неприятно было стоять между кустов, когда свобода гремела котлом антиграва так близко.
В трюме пришлось расположиться на самых задних скамеечках. Не отрывая пистолета от дыхательного отверстия Пинсы, Рост быстро осмотрел ружья и мешки, в которых помимо патронов было немного сушеного мяса и тыквенные фляги с водой. А Шипирик уже поднял ступени и хотел было закрыть дверцу, как из кустов неожиданно показался Лодик. Он подскочил к машине, набирающей обороты, и изо всех сил прокричал, словно Рост мог его не услышать:
— Я должен лететь с вами!
— Ты не полетишь, — твердо отозвался Ростик. — Прощай, и спасибо за все хорошее. — И вдруг, неожиданно для себя, добавил: — Если сможешь, позаботься о Василисе.
— О ком? — не понял ярк. — Ага, о той габате… Если ты возьмешь меня с собой, я сделаю все, что смогу, обещаю.
— Нет, — решил Ростик. — Ты сделай это… из доброты.
И Шипирик захлопнул дверь. Машина тут же поднялась в воздух. Ярк, оставшийся на плитах небольшой площадочки внизу, пригнулся, потому что стоял слишком близко.
Рост раздумывал о том, как странно он высказался, пока Шипирик, который устраивался в машине, словно собирался купить ее для личного пользования, вдруг тронул его за плечо. Рост посмотрел в окно. Около них, на расстоянии полукилометра, не больше, висел тяжелый черный треугольник, ощетинившийся пушками.
