Эти части ландшафта обещали ему знание таких глубинных тайн цивилизации пурпурных, существенного элемента в устройстве этого мира, что это уже грозило бедой, потому что если бы кому-то из чегетазуров стало известно, что Ростик способен на такие трюки, его бы, скорее всего, уничтожили как слишком опасного и не в меру ловкого шпиона.
Все эти мысли были довольно сложными, но Рост, проанализировав тот страх, который испытал, пришел к выводу, что Фискат, помимо прочего, вложил в его сознание способность выдавать пурпурным самые тайные свои мысли, и без всякого труда для них. Поэтому следовало учиться думать той частью сознания, которая была человеком, то есть следовало учиться, чтобы… Ну да, чтобы уцелеть не только после проведенных над ним экспериментов, но и впоследствии, когда он все-таки попробует сбежать от пурпурных.
Спустя пару дней, когда Ростик уже вполне оправился после операции, проведенной с его мозгами Фискатом, его вызвал к себе Саваф. На этот раз он даже разрешил Ростику прийти в сопровождении одного Лодика, а может быть, таким образом сам ярк решил похвастаться перед своим господином отлично проделанной работой, решил продемонстрировать, насколько Ростик теперь подготовлен и безопасен для использования.
Чегетазур на этот раз обедал. Во вставленную в его пасть полупрозрачную воронку две девушки из г'метов наливали какие-то жидкости, в которых плавали то ли полупереваренные, то ли особым образом приготовленные куски мяса, рыбы и фруктов, время от времени добавляя какие-то порошки. Причем способность к предвиденью сыграла с Ростиком злую шутку, потому что он в этих порошках даже на расстоянии почти десяти шагов, которые их разделяли, узнал толченый мел, какую-то смолу и грубо размолотую паутину комши, ту самую, из которых делались прессованные плиты для гидропонных ферм.
Ростику стоило труда подавить отвращение при виде этой трапезы, но он сумел отвлечься от увиденного и сосредоточиться, чтобы ненароком не совершить какую-либо ошибку.
— Ты не слишком преуспел, — оповестил его Саваф чрезвычайно сильным и грубым внушением, колокольным звоном прозвучавшим в мозгах человека.
— Я не знаю, к чему мне следует быть готовым, — отозвался Ростик вслух. — Если бы знал больше…
— В свое время узнаешь, — оборвал его чегетазур. — А пока, как вижу, ты поигрываешь с чужими пространствами?
Ростику оставалось только ждать, что же будет дальше. Но ничего не последовало, Саваф тоже ждал. Тогда, должно быть от безделья, Ростик стал думать, что бы значили эти слова, и пришел к выводу, что Саваф упрекает его в слишком хорошей памяти о том мире, который он увидел в шлеме магической машины Фиската. Но что-то его смущало, он стал думать дальше… И вдруг понял.
Оказывается, Саваф каким-то образом понял, что Рост не просто видел тот мир, но и представляет, как можно по нему путешествовать. А это было возможно только с помощью какой-то непонятной даже для чегетазура способности входить в те измерения, которые для всех привычных существ Полдневья были не доступны, разумеется, кроме прозрачных летающих червей. Тех самых, от которых иногда приходилось даже отстреливаться.
Рост не подозревал, что по своей воле, а не во сне, способен хотя бы краешком своего сознания оказываться в «том» мире, но кто знает?.. Ростик теперь уже и сам не очень-то представлял, на что способен. Кстати, об этом тоже следовало как следует подумать, чтобы суметь при необходимости использовать.
— Подумай, — согласился Саваф, оказывается, он продолжал сканировать Ростика, только не очень заметно. — Потом расскажешь… Или мы сами это прочтем в твоих слабеньких, безвольных мозгах.
Да, трудно существовать в цивилизации телепатов, решил Ростик и вытянулся, словно бы соглашаясь с чегетазуром, хотя подлинного согласия с его мнением у него не было ни на йоту.
Все-таки что-то из этого разговора для себя Саваф вынес, потому что вечером того же дня в Ростикову каморку постучали, робко и так неуверенно, что он даже не заорал по привычке, мол, открыто, а сам подошел и открыл каменного литья дверь, с прожилками деревянного плетения, как в мире Шир Гошодов. На пороге стояла девушка, габата, очень тихая, как сразу можно было заметить, и покорная, очень похожая на негритянку, если бы ее льняные волосы не были расчесаны на три косы, две из которых спадали ей на грудь, а третья, почти в руку толщиной, спускалась по спине. И если бы не изумрудные глаза, да еще и в веселых карих крапинках.
