Сессиль Брэдшоу был смертельно бледен, когда генерал Тевор-Браун добрался наконец до его кабинета.
- Что ж, Брэдшоу, вы сами попросили Хэвн-Xepcт доложить вам свои идеи. Теперь вы их знаете.
- Да он там с ума сошел! Господи, боже мой, этот рапорт звучит не лучше "Окончательного решения" Адольфа Гитлера.
Брэдшоу взял со стола двенадцать пунктов "Доклада Хэвн-Херста" и покачал головой.
- Богу известно, что нам хочется удержать Палестину. Но убийство, сожжение деревень, виселицы, обречение на голодную смерть? Нет, такой мерзкой рекомендации дать не могу. Если бы я даже подал, я не знаю - хватит ли в Британской армии солдат, чтобы провести все это в жизнь. Всю жизнь я стоял за империю, сэр Кларенс, не раз нам приходилось прибегать к хитростям и жестокостям, чтобы ее удержать. Но я все-таки верую в Бога. Таким образом нам Палестины не удержать. Я умываю руки. Пускай кто-нибудь другой уполномочит Хэвн-Херста. Я этого делать не стану.
Сесиль Брэдшоу смял "Доклад Хэвн-Херста". Он положил его в большую пепельницу, поднес к нему зажженную спичку и не отрывал от него взгляда, пока доклад не сгорел.
- Возблагодарим Всемогущего, что у нас хватает мужества отвечать за свои прегрешения, - прошептал он.
Палестинский вопрос был отдан на рассмотрение Организации Объединенных Наций.
Глава 7
Была уже поздняя весна 1947-го года, Ари совершенно исчез из жизни Китти Фрэмонт. После экскурсии на гору Табор она его больше не видела и не имела о нем никаких известий. Если он что-нибудь и передавал через Иордану, та ничего ей не сообщала. Обе женщины почти не разговаривали друг с другом. Китти пыталась быть терпимой, но Иордана не шла на сближение.
Вопрос о Палестинском мандате был передан на рассмотрение ООН. Аппарат Объединенных Наций как раз создавал специальный комитет из представителей малых и нейтральных государств, который должен был изучить проблему и представить свои рекомендации Генеральной Ассамблее. Национальный Совет и Всемирная сионистская организация дали согласие на посредничество ООН. С другой стороны, арабы прибегали к угрозам, бойкотам, шантажу и прочему нажиму, чтобы только не допустить беспристрастного решения Палестинской проблемы.
В Ган-Дафне военное обучение в рамках Гадны шло вовсю. Молодежная деревня была превращена в крупный склад оружия. Дети чистили доставляемые винтовки, а затем переправляли их на грузовиках селения в населенные пункты Хулы и в подразделения Палмаха. Карен частенько отправляли на такие задания по переправке оружия. Она, как и остальные дети села, отправлялись на эти задания беспрекословно. У Китти прямо сердце замирало каждый раз, но приходилось помалкивать.
Карен упорно, хоть и тщетно, продолжала поиски отца. Надежда, казавшаяся в лагере Ля Сиотат столь реальной, сильно поблекла.
Девушка поддерживала регулярную связь с Ханзенами. Карен писала каждую неделю, и каждую неделю приходило письмо, а то и посылочка, из Копенгагена. Мета и Ааге Ханзен уже оставили всякую надежду заполучить ее назад. Если даже Карен не найдет отца, в ее письмах было нечто новое, явно указывавшее на то, что она для них навсегда потеряна. Еврейство Карен и ее связь с Палестиной стали почти совершившимся фактом. Единственное исключение была Китти Фрэмонт.
Дов Ландау по-прежнему вел себя странно и противоречиво. Бывало, он вырвется из своего уединения, и в эти минуты его дружба с Карен становилась еще более глубокой. Но тут же Дов, словно испугавшись собственной отваги и белого света, забирался обратно в свою скорлупу. В те минуты, когда он бывал в состоянии трезво расценивать свое поведение, Дов ненавидел самого себя за те огорчения, которые он доставлял Карен.
Но тут же он проникался жалостью к самому себе и одновременно ненавидел и любил девушку. Он чувствовал, что не должен слишком влиять на Карен, но, с другой стороны, он не мог решиться оборвать свою единственную связь со внешним миром. Когда он снова погружался в свою озлобленность, он, бывало, часами сидел и смотрел на синий номер, наколотый на его руке. Затем он с остервенением бросался на книги и чертежи и не замечал ничего вокруг. Но всякий раз Карен удавалось вытащить его снова на поверхность. Как бы он ни злобствовал, перед ней он был бессилен.
