– Доброе утро!
– Проспатушки? – ласково спросила мама. Надя улыбнулась в ответ:
– Не-а… Валятушки. – И добавила:
– Это, мам, ты во всем виновата. Сама одеяло мне такое купила, так и лежится под ним, так и лежится…
Мама всегда поругивала Надю, называла лежебокой. Кажется, и сейчас она хотела сказать свое вечное:
"Так всю жизнь пролежишь”. Но отчего-то передумала. Промолчала. Ловко шлепнула в тарелку очередной блинчик – душистый и тонюсенький, словно пергамент. Угостила сковороду новой порцией теста. Прикрикнула на дочь, уже пристроившуюся подле стола:
– Иди, глаза хоть промой!
Надя приказание проигнорировала. Ухватила блинчик, макнула его в клубничное варенье… Мама только головой покачала, но сердиться опять не стала. Налила дочери кофе, присела рядом.
– Мамуль, ты сегодня какая-то мирная… – пробурчала Надя с набитым ртом. – Я думала, ты ругаться будешь…
– А чего мне на тебя ругаться? – улыбнулась мама.
– Ну, лекцию я проспала, глаза не вымыла… Мама задумалась – на секунду, на полсекунды. Надя не сводила с нее глаз и отчего-то разволновалась: мамуля хочет сказать ей что-то неожиданное? Но мамочка только тряхнула головой и кивнула в сторону окна, залитого беспросветным дождем:
– Проспала – и ладно. В такую погоду я тоже училище прогуливала. – И спросила:
– А чего тогда вскочила? Валялась бы себе хоть до девяти…
Надя покончила с очередным блинчиком и объявила:
– А я себе сейчас мэйк-ап буду делать.
– Чего-чего?
– Ну, макияж. Тени там, пудры…
Надя замолчала, наблюдая за маминой реакцией. Сейчас начнет небось выведывать: а не влюбилась ли ты, милая дочка?
Но мама ничего выспрашивать не стала. Вздохнула:
– Созрела наконец… Или это Лена тебя сподвигла?
– Ну, частью Ленка… – Надя увлеченно закатала в блин полную ложку варенья. – А частично сама решила. У меня лицо.., как это говорят.., нуждается в подчеркивании.
– Могу помочь, – охотно предложила мама.
– А ты умеешь? – поддела дочь.
– Спрашиваешь! Я на работе всех девчонок красила. Чего-то, наверное, и сейчас еще помню…
– Мамуль, ты у меня – золото! – просияла Надя. – И стрелки мне подведешь?
– Могу и стрелки! – браво заявила мама. Надя вытерла сладкий от блинчиков рот, чмокнула маму в щеку и понеслась в ванную. Ей не терпелось побыстрей умыться и приступить к мэйк-апу. То-то девчонки ахнут, когда Надежда явится на вторую пару с настоящими стрелками!
Дима. Тот же день, 10.30
Коллеги знали о его потере. В длинном редакционном коридоре, по пути к своему кабинету, Дима поймал на себе пару сочувственных женских взглядов. He-сколько человек, особо близкие к нему корры-мужики, были вчера на похоронах. Помогали нести гроб. От имени редакционного коллектива на свежую могилу Евгении Станиславовны Полуяновой возложили венок.
Дима вошел в свой кабинет, повесил куртку на плечики, включил компьютер. Это означало: я здесь, я на рабочем месте. Даже не просмотрев электронные письма, набившиеся в его почтовый ящик за последние пару дней, вышел из кабинета. Он хотел поговорить с главным редактором – пока того не закрутило ежедневное редакционное веретено: летучки-планерки, разборки с авторами и героями публикаций, интриги с издателями и визиты в “сферы”.
– У себя? – спросил он, входя в “предбанник” у кабинета главного.
– Да-да, Димочка, заходи, – сказала Марина Михайловна, пятидесятилетняя секретарша, сказала ласковей, чем обычно. Поглядела на молодого спецкора сочувственно.
Главный редактор, как всегда по утрам, просматривал внушительную кипу свежих газет.
– Проходи, Дима, – сказал он, не поднимая головы. – Садись.
Сам встал из-за стола и сел напротив Полуянова за столик для визитеров. Тем самым продемонстрировал: он понимает, что разговор предстоит неофициальный. Спросил:
– Тебе отпуск не нужен?
– Нет, – твердо ответил Дима.
– Ну и правильно. Работа – лучшее лекарство. А когда надо будет, поможем и с памятником, и со всеми прочими делами. У нее ведь никого, кроме тебя, не было?
– Нет, Василий Степанович.
– Соболезную. Еще раз – соболезную. – Главный побарабанил пальцами по столу. Молчал. Молчал и Дима. Тогда главный спросил:
– Чем еще мы можем помочь?
